Я входил вместо дикого зверя в клетку,
Выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке,
Жил у мо́ря, играл в рулетку,
Обедал чёрт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
Трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
Надевал на себя что сызнова входит в моду,
Сеял рожь, покрывал чёрной толью гумна
И не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны воронёный зрачок конвоя,
Жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все́ звуки, помимо воя;
Перешёл на шёпот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.
I was part of wild beasts in a cage,
Burns your time and klikuhu nail in the barracks,
He lived by the sea, playing roulette,
I dined with the devil knows someone in tails.
From the height of a glacier I look around half of the world,
Three times drowned twice been ripped.
He threw the country that I nursed.
From forgotten me you can reach the city.
I wandered in the steppes, remembering the screams Hun,
I put on it all over again in vogue,
I sow rye, black roofing paper covered threshing floor
And not only drank the water dry.
I admitted in my dreams burnished pupil convoy
I ate the bread of exile, leaving crusts.
Let your ligaments all sounds, in addition to howl;
I switched to a whisper. Now I'm forty.
What shall I say about life? What turned out to be long.
Only with grief I feel solidarity.
But as long as my mouth did not score the clay,
From it will be distributed only gratitude.
