Не называй меня никому,
Я серафим твой, лёгкое бремя.
Ты поцелуй меня нежно в темя,
И отпусти во тьму.
Все мы сидели в ночи без света.
Ты позабудешь мои приметы.
Да не смутит тебя сей — Бог весть! —
Вздох, всполохнувший одежды ровность.
Может ли, друг, на устах любовниц
Песня такая цвесть?
Так и иди себе с миром, словно
Мальчика гладил в хору церковном.
Духи и дети, дитя, не в счёт!
Не отвечают, дитя, за души!
Эти ли руки — верёвкой душат?
Эта ли нежность — жжёт?
Вспомни, как руки пустив вдоль тела,
Закаменев, на тебя глядела.
Не загощусь я в твоём дому,
Раскрепощу молодую совесть.
Видишь: к великим боям готовясь,
Сам ухожу во тьму.
И обещаю: не будет биться
В окна твои — золотая птица!
25 ноября 1920
Don't call me to anyone
I am your seraph, a light burden.
You kiss me softly on the crown
And let go into the darkness.
We all sat in the night without light.
You will forget my signs.
May this not bother you - God knows! -
A sigh that flushed clothes evenness.
Can, friend, on the lips of lovers
Is a song such a bloom?
So go yourself in peace as if
Stroking the boy in the church choir.
Spirits and children, child, do not count!
They do not answer, child, for the souls!
Are these hands choking with a rope?
Is this tenderness burning?
Remember how your hands were running along the body,
Zakamenev, looked at you.
I won’t drown in your house
Liberating a young conscience.
You see: preparing for the great battles,
I myself go into darkness.
And I promise: will not fight
Out of your windows is a golden bird!
November 25, 1920
