Текст песни Шуфутинский Михаил - Медсестричка

В начале марта где-то снег сыпал до рассвета, на стриженых, без шапок и без шляп,
С фамилией на бирке, в районы Индигирки из камер забирали на этап.
Там было множество мастей, улыбок, жестов, новостей, и посмотреть бы это все со стороны -
Как будто в стареньком кино, друзья, не видевшись давно, сошлись на встречу после длительной войны.
Как будто в стареньком кино, друзья, не видевшись давно, сошлись на встречу после длительной войны.

Начальничек конвоя в колонну всех по трое погнал бегом через тюремный двор,
А у ворот на вышках со звездами мальчишки заученно проверили затвор.
Один метнулся на "рывок", но головой в сугроб кивок, и тело за ноги в подвал поволокли,
И наплевать теперь ему на золотую Колыму и на раскопки крайнесеверной земли.
И наплевать теперь ему на золотую Колыму и на раскопки крайнесеверной земли.

Но сквозь метели сетку не разглядеть "запретку", стрелок с винтовкой малость оплошал,
И пуля хоть куснула, но сердце обогнула, беглец еще прерывисто дышал.
В тюремном лазарете хирург при слабом свете доставленного сразу же на стол.
Накрашенная ярко девчонка-санитарка спешила и готовила укол.
Он заключенный - ну, и что ж? Зато собою так хорош! И сколько смертными статьями не суди,
Но вот уже в который раз не оторвать ей робких глаз от этой сильной забинтованной груди.
Но вот уже в который раз не оторвать ей робких глаз от этой сильной забинтованной груди.

В натопленной палате под простыней, в халате, на стенке даже радио поет.
Торопятся недели, за решеткой звон капели, беглец уже и на ноги встает.
И так проходит день за днем, а сердце девичье огнем: знать, для любви решеток нет и нету крыш.
Девчонка шепчет: "Мой родной, мне без тебя не жить одной, прокуратуре это разве объяснишь?"
"Мой родной, мне без тебя не жить одной, прокуратуре это разве объяснишь?"

И вот апрельский вечер, охрана горбит плечи, несется санмашина через двор.
Взглянули по привычке: в кабине - медсестричка, работникам - "зеленый светофор".
И что на утро было там! Хлопот конвою и постам: найти ни зека, ни сестричку не могли.
И непонятно, почему им наплевать на Колыму и на раскопки крайнесеверной земли?
"Мой родной, мне без тебя не жить одной, прокуратуре это разве объяснишь?"

In early March, somewhere snow poured until dawn, on cut, without hats and without hats,
With the surname on the tag, in the areas of Indigiri from the cameras they took to the stage.
There were many stripes, smiles, gestures, news, and watch it all from the outside -
As if in an old cinema, friends, without seeing a long time, agreed to meet after a long war.
As if in an old cinema, friends, without seeing a long time, agreed to meet after a long war.

The boss of the convoy into the column of all three drove through the prison yard,
And at the gate on the tower with the stars, the boys checked the shutter memoriously.
One darted to a “jerk”, but his head in a snowdrift, and the body was dragged by the legs in the basement,
And now he does not give a damn about the golden Kolyma and at the excavations of the edge of the Earth.
And now he does not give a damn about the golden Kolyma and at the excavations of the edge of the Earth.

But through the snowstorms, the grid does not make out the “prohibition”, the shooter with the rifle has a little blunder,
And the bullet even bit, but the heart rushed, the fugitive was still breathing intermittently.
In the prison infirmary, a surgeon in the weak light of a delivered immediately to the table.
A brightly painted girl-suicide, a hurry was in a hurry and was preparing an injection.
He is a prisoner - well, so what? But so good! And how many mortal articles do not judge,
But now, once again, I can’t take her timid eyes from this strong bandaged chest.
But now, once again, I can’t take her timid eyes from this strong bandaged chest.

In the trampled ward under the sheet, in a dressing gown, even a radio sings on the wall.
The weeks are in a hurry, behind the bars of the drop, the fugitive already rises to his feet.
And so it goes day after day, and the heart is girlish with fire: to know, there are no grilles for love and there are no roofs.
The girl whispers: "My dear, I can’t live alone without you, can you explain this to the prosecutor's office?"
"My dear, I can’t live alone without you, can you explain it to the prosecutor's office?"

And here is an April evening, the guard is hunching his shoulders, Sanmashin rushes through the courtyard.
They looked out of habit: in the cabin - nurses, workers - "green traffic light".
And what was there in the morning! The troubles of the convoy and the posts: neither the convict nor the sister could find.
And it is not clear why they do not give a damn about Kolyma and excavations of the edge of the Earth?
"My dear, I can’t live alone without you, can you explain it to the prosecutor's office?"