Сыро на улице пустынной, вокруг шумят деревья пьяно.
Мама, лишь ты обнимешь сына, снова я к тебе иду.
Пусто в душе моей кабацкой, глаза все ночи проглядели.
Мама, давно устал я драться, да, кто-то кличет мне беду.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Тени друзей своих встречаю, иных уж нет, а те далече.
Был я до дурости отчаян, да кому сказать о том?
Где ж ты, братва моя лихая? Будь проклят этот теплый вечер.
Слезы с небритых с щек стекают позабытым мной дождем.
Но лодка моя отчалила, и мост надо мной качается.
Ох, не знавал печали я, какова она печаль?
А знал я тоску смертельную, лютую, подрастрельную.
Знал, как года свистели мне в спину пулей палача.
Damp deserted street, the trees rustle around drunkenly.
Mom, you just hug her son again, I come to thee.
Empty tavern in my soul, my eyes all night overlooked.
Mom, I'm tired of fighting for a long time, yes, someone is calling me trouble.
But my boat sailed away, and the bridge over me swinging.
Oh, I never knew sorrow, what is it sad?
And I knew a mortal anguish, a fierce, podrastrelnuyu.
He knew how to whistle, the bullet in the back of my executioner.
Shadows met his friends, other are not, and those far away.
I was desperate to stupidity, but who said that?
Where are you, my dashing lads? Damn this warm evening.
Tears with unshaven cheeks to drain rain-forgotten me.
But my boat sailed away, and the bridge over me swinging.
Oh, I never knew sorrow, what is it sad?
And I knew a mortal anguish, a fierce, podrastrelnuyu.
He knew how to whistle, the bullet in the back of my executioner.
