Текст песни Эдгар Алан По - Ворон

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так затукал в двери дома моего.
"Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,
Гость - и больше ничего".
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковёр,
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Ленор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Ленор, -
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
"Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость - и больше ничего".
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
"Извините, сэр иль леди, - я приветствовал его, -
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что едва я вас услышал", - дверь открыл я: никого,
Тьма - и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грёзы, что ещё не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако, тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!"
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!"
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчётливей того.
"Этот стук совсем недавний, - я сказал, - в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,
Ветер - больше ничего".
Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твёрдо,
С видом леди или лорда у порога моего,
На Паллады бюст над дверью у порога моего
Сел - и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность чёрной птицы, чопорный её задор,
Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый чёрен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простёр?"
Крикнул Ворон: "Nevermore".
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ её без смысла, невпопад, был явный вздор:
Ведь должны вы согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой: "Nevermore".
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шепнул я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".
Крикнул Ворон: "Nevermore".
И сказал я: "Несомненно, затвердил он это с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнётом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный зов надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом "Nevermore".
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с древних пор,
Хриплым криком: "Nevermore".
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещённый, головою утомленной
Я хотел уже склониться на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес, исцеленье от любви твоей к Ли

Somehow at midnight, at a gloomy hour, weary of thought,
I dozed off over the page of one tome,
And he suddenly woke up from the sound, as if someone had suddenly caught,
As if deaf so stomped on the door of my house.
“Guest,” I said, “there is knocking on the door of my house,
Guest - and nothing more. "
Ah, I remember clearly, then December was rainy,
And from every flash of red, a shadow slipped on the carpet,
I waited a day from a gloomy distance, in vain I waited for the books to be given
Relief from sadness over the lost Lenore,
According to the saint that there, in Eden, the angels call Lenore, -
Nameless here ever since.
Silk alarming rustle in purple drapes, curtains
Filled, filled with vague horror of me all
And, to make my heart feel better, getting up, I repeated wearily:
"This guest is only belated at my doorstep,
Some kind of late guest at my doorstep,
Guest - and nothing more. "
And recovering from my fright, I met the guest as a friend.
"Sorry, sir il lady, - I greeted him, -
I dozed off here from boredom, and the sounds were so quiet,
So inaudible your knocks on the door of my house
That I barely heard you, "I opened the door: nobody,
Darkness - and nothing more.
Dark midnight surrounded, so I stood, immersed
Dreams that no one has dreamed of until then;
I waited in vain so, however, the darkness did not give me a sign,
The word only one of the gloom came to me: "Linor!"
I whispered it, and the echo whispered to me: "Linor!"
Whispered like a reproach.
In grief burning for loss, I slammed the door shut
And I heard a knock the same, but more distinct than that.
“This knock is very recent,” I said, “out the window behind the shutters,
The wind howls for good reason in it at my window,
This wind hit the shutters at my window
The wind is nothing more. "
I just opened the shutters - the old raven came out,
Noisily adjusting the mourning of his plumage;
Without a bow, it’s important, proudly, he made a decency, firmly,
With a view of a lady or a lord at my doorstep
On Pallas bust over the door at my doorstep
He sat down - and nothing more.
And waking up from sadness, I smiled at first
Seeing the importance of the black bird, its prim ardor,
I said: "Your look is arrogant, your crest is a shabby black,
O sinister ancient Raven, where the darkness of Pluto has stretched,
What have you proudly called where the darkness of Pluto is wide? "
Raven shouted: "Nevermore."
The cry of a clumsy bird blew me cold
Though her answer without meaning, out of place, was sheer nonsense:
After all, you have to agree, it can hardly happen
For a bird to sit at midnight, flying out from behind the curtains,
Suddenly, on a bust above the door, she sat flying out from behind the curtains,
Nicknamed the bird: "Nevermore."
Raven sat on a bust, as if with this word of sadness
He poured out his whole soul forever in the night expanse.
He sat with his beak closed, not a feather moving.
And I whispered, suddenly sighing: "As friends recently,
Tomorrow he will leave me, as hopes from then on. "
Raven shouted: "Nevermore."
And I said: "Undoubtedly, he affirmed this for a long time,
He adopted this word from the owner of this,
Who, under the yoke of doom of evil, heard, like a sentence,
The funeral call of hope and your death sentence
Heard in this "Nevermore".
And with a smile, as at the beginning, I woke up from sadness,
The chair was moved to Raven, looking at him point-blank,
He sat on the purple velvet in a stern reflection,
What I wanted to say with that word Raven, prophetic for a long time,
That prophesied to me gloomily the Raven, prophetic from ancient times,
Hoarse cry: "Nevermore."
So, in a half-nap brief, pondering a riddle,
Feeling the raven in my heart piercing me burning eyes,
A dim chandelier lit up, a head weary
I already wanted to lean on the pillow on the pattern,
Ah, she will not bend here on the pillow on the pattern
Never oh nevermore!
It seemed to me that invisibly puffed up puffs of smoke
And the seraphim in incense stepped on the carpet.
I exclaimed: "O unfortunate, this is God from a passion of passion
Sent Nepentes, healing your love for Lee