Мой роман
Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман,—
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас — осенний роман.
Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,—
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.
Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей все: портрет Короленки
И нитку зеленых бус.
Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.
А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.
Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу — газель.
Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.
Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.
На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.
Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе — три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?
1927
My romance
Who loves the laundress, who loves the marquise,
Each has its own dope, -
And I love Concierge Lisa,
We have an autumn romance.
Let Lisa be considered untouched in the quarter, -
Funny show off!
But all secretly from strict mother
She has come running more than once.
I take my mandolin off the wall
I’m spinning awkwardly ...
I gave her everything: a portrait of Korolenka
And a string of green beads.
Quietly, quietly, clinging to each other,
Gnawing salted almonds.
The wind plays the November fugue for us
The Russian shawl warms us.
And Lizin the cat, sneaking after her,
Walks around and sniffs the floor.
And suddenly, mockingly arched neck,
He sits on the table in front of us.
Fireplace cactus pulls thorns to us,
And the kettle grumbles like a bumblebee ...
Lisa has wonderful warm hands
And in every eye is a gazelle.
For us, there is no longer the twentieth century,
And we are not sorry for the past:
We are two Robinsons, we are two people,
Gnawing quietly almonds.
But in the front floorboards creak,
The door leaf opened ...
And Lisa leaves, having downcast eyelashes,
For his strict mother.
Books are upside down on an old table,
A handkerchief lies on the floor.
Sticky figs are lying on the hat,
And the chair is knocked over in the corner.
For clarity, after her departure,
I still have to say
That Lisa is three and a half years old ...
Why do we have to hide the truth?
1927
