Текст песни Alexander Pope - Eloisa to Abelard

Eloisa to Abelard

In these deep solitudes and awful cells,
Where heav'nly-pensive contemplation dwells,
And ever-musing melancholy reigns;
What means this tumult in a vestal's veins?
Why rove my thoughts beyond this last retreat?
Why feels my heart its long-forgotten heat?
Yet, yet I love! — From Abelard it came,
And Eloisa yet must kiss the name.

Dear fatal name! rest ever unreveal'd,
Nor pass these lips in holy silence seal'd.
Hide it, my heart, within that close disguise,
Where mix'd with God's, his lov'd idea lies:
O write it not, my hand — the name appears
Already written — wash it out, my tears!
In vain lost Eloisa weeps and prays,
Her heart still dictates, and her hand obeys.

Relentless walls! whose darksome round contains
Repentant sighs, and voluntary pains:
Ye rugged rocks! which holy knees have worn;
Ye grots and caverns shagg'd with horrid thorn!
Shrines! where their vigils pale-ey'd virgins keep,
And pitying saints, whose statues learn to weep!
Though cold like you, unmov'd, and silent grown,
I have not yet forgot myself to stone.
All is not Heav'n's while Abelard has part,
Still rebel nature holds out half my heart;
Nor pray'rs nor fasts its stubborn pulse restrain,
Nor tears, for ages, taught to flow in vain.

Soon as thy letters trembling I unclose,
That well-known name awakens all my woes.
Oh name for ever sad! for ever dear!
Still breath'd in sighs, still usher'd with a tear.
I tremble too, where'er my own I find,
Some dire misfortune follows close behind.
Line after line my gushing eyes o'erflow,
Led through a sad variety of woe:
Now warm in love, now with'ring in thy bloom,
Lost in a convent's solitary gloom!
There stern religion quench'd th' unwilling flame,
There died the best of passions, love and fame.

Yet write, oh write me all, that I may join
Griefs to thy griefs, and echo sighs to thine.
Nor foes nor fortune take this pow'r away;
And is my Abelard less kind than they?
Tears still are mine, and those I need not spare,
Love but demands what else were shed in pray'r;
No happier task these faded eyes pursue;
To read and weep is all they now can do.

Then share thy pain, allow that sad relief;
Ah, more than share it! give me all thy grief.
Heav'n first taught letters for some wretch's aid,
Some banish'd lover, or some captive maid;
They live, they speak, they breathe what love inspires,
Warm from the soul, and faithful to its fires,
The virgin's wish without her fears impart,
Excuse the blush, and pour out all the heart,
Speed the soft intercourse from soul to soul,
And waft a sigh from Indus to the Pole.

Thou know'st how guiltless first I met thy flame,
When Love approach'd me under Friendship's name;
My fancy form'd thee of angelic kind,
Some emanation of th' all-beauteous Mind.
Those smiling eyes, attemp'ring ev'ry day,
Shone sweetly lambent with celestial day.
Guiltless I gaz'd; heav'n listen'd while you sung;
And truths divine came mended from that tongue.
From lips like those what precept fail'd to move?
Too soon they taught me 'twas no sin to love.
Back through the paths of pleasing sense I ran,
Nor wish'd an Angel whom I lov'd a Man.
Dim and remote the joys of saints I see;
Nor envy them, that heav'n I lose for thee.

How oft, when press'd to marriage, have I said,
Curse on all laws but those which love has made!
Love, free as air, at sight of human ties,
Spreads his light wings, and in a moment flies,
Let wealth, let honour, wait the wedded dame,
August her deed, and sacred be her fame;
Before true passion all those views remove,
Fame, wealth, and honour! what are you to Love?
The jealous God, when

Элоиса в Абелард

В этих глубоких растворителях и ужасные клетки,
Где тяжело-задумчивое созерцание жилья,
И постоянно разжиженные меланхолики царствуются;
Что означает этот шум в ведущих венах?
Зачем разорять мои мысли за пределами этого последнего отступления?
Почему мое сердце чувствует свое сердце его давно забытое жару?
И все же, но я люблю! - от Абеларта пришло,
И Элоиза еще должно поцеловать имя.

Уважаемое фатальное имя! отдых когда-нибудь неразумно,
И не пропустите эти губы в уплотнении Святой Тишины.
Спрячьте это, мое сердце, в пределах этой тесной маскировки,
Где микс с Богом, его любить идею:
O Напишите это не, моя рука - имя появляется
Уже написано - вымыть его, мои слезы!
Напрасно потерял Eloisa плакать и молится,
Ее сердце все еще диктует, а ее рука подчиняется.

Безжамые стены! Чей темный раунд содержит
Раскаяние вздохи и добровольные боли:
Вы прочные камни! какие святые колени носили;
Вы Груз и пещеры Шагг с ужасным шипом!
Скури! где их бдительные блестки девственницы хранят,
И жаль святых, чьи статуи учатся плакать!
Хотя холодный, как ты, МООНВ, и молчаливый,
Я еще не забыл себя на камне.
Все не тяжело, в то время как Абелярд имеет участие,
Еще повседка природа проводит половину моего сердца;
Ни молиться, ни пост его упрямый пульс сдерживают,
Ни слезы, целую вечность, учили течь напрасно.

В ближайшее время, как твои буквы дрожат, я не знаю,
Это известное имя пробуждает все мои проблемы.
О, имя навсегда грустно! Вечно дорогой!
Все еще дышит в вздохе, до сих пор у нас с слезами.
Я тоже дрожу, где мой собственный я нахожу,
Некоторые страшные несчастья следует близко позади.
Линия после линейки моих потрясающих глаз О'ЕРФОК,
Светодиод через грустный разновидность горе:
Сейчас тепло в любви, теперь с ровным в твоем цвете
Потерян в одиночном мраке монастыря!
Там сущность религии бросила «нежелательное пламя,
Там умер лучшие из страстей, любви и славы.

И все же пиши, о, пишу мне все, что я могу присоединиться
Горы к твоим горе, и эхо вздыхает к твоему.
Ни противники, ни богатство не принимают этого пауза;
И мой Абелярд меньше, чем они?
Слезы все еще мои, а те, которые мне не нужно пощадить,
Любовь, но требует того, что еще пролилось в молитве;
Нет счастливой задачи, эти исчезные глаза преследуют;
Читать и плакать - все они теперь могут сделать.

Затем поделитесь твоей болью, позвольте это печальное облегчение;
Ах, больше, чем делиться этим! Дай мне все твое горе.
Преподаватели преподавали буквы для некоторого негодования,
Некоторые любовники, или какая-то входящая горничная;
Они живут, говорят, они дышат, что вдохновляет любовь,
Теплым от души, и верных ее огням,
Желание Богородицы без ее страхов прими,
Извините румянец и вылейте все сердце,
Скорости мягкий акт от души в душу,
И вздохнуть от Indus к полюсу.

Ты знаешь, насколько виновным впервые я встретил твоего пламени,
Когда любовь подходит мне под название дружбы;
Моя модная форма тебе ангельский вид,
Некоторое исходное ума от всего покоя.
Те, что улыбающиеся глаза, attemp'ring day,
Shone сладко беззначный день.
Не винустый я ГАЗЬ; тяжесть слушай, пока тебя пел;
И истины божества пришли с этим языком.
От губ, как те, что перевезти не продвинулось?
Слишком рано они научили меня «Twas без греха любить».
Вернуться через пути приятного смысла, которое я побежал,
И не желаю бы ангелом, которому я люблю мужчину.
Тусклые и удаленные радости святых я вижу;
И ни завидуют им, что тяжесть я теряю для тебя.

Как бы, когда прессу в браке, я сказал,
Проклятие всех законов, но те, которые сделали любовь!
Любовь, свободно как воздух, при виде человеческих связей,
Распространяет светлые крылья, а в на мгновение летает,
Пусть богатство, пусть честь, подожди врученный дама,
Август ее поступок, а священное быть ее славой;
Перед истинной страстью все эти взгляды удаляют,
Слава, богатство и честь! Что вы любите?
Ревнивый бог, когда