И шаг за шагом подходит полночь,
а я сильнее вжимаюсь в угол.
Понять бы, кто здесь большая сволочь:
кукловод или мертвая кукла.
А может, это зритель за кадром
всё перепутал, испортил роли.
Стерлись границы. Просто театру
очень хотелось выйти на волю.
Идут по улицам и проспектам
(над каждой куклой по кукловоду).
И руки у них как будто ветки,
и лица грустные от природы.
Идут куда-то за чем-то важным,
переставляют тонкие ножки.
От ветра им становится страшно,
страшно от отражений в окошках.
Наполнился город мерным стуком –
ногами куклы топчут проспекты.
А я сильнее вжимаюсь в угол,
веду себя как глупый эклектик.
Они меня хватают за плечи.
В глазах их вижу темные штольни.
Мы никогда не умрем, – мне шепчут, –
нам поэтому страшно и больно.
And step by step comes midnight,
And I press the corner more stronger.
Understand who here is a big bastard:
Cooking or dead doll.
Or maybe this is a spectator for the scene
All confused, spoiled the role.
Run borders. Just theater
I really wanted to go to the will.
Go through the streets and prospectuses
(above each doll on the patrol).
And their hands seemed to the branches
And the faces are sad from nature.
Go somewhere for something important
Slim legs rearrange.
From the wind they become scary,
Scary from reflections in the windows.
Filled with a city measuring knock -
Legs of dolls trap past.
And I press the corner more stronger
behave like a stupid eclectic.
They grab me for the shoulders.
In the eyes of them I see the dark gallery.
We will never die - I whisper, -
We are therefore scary and hurt.
