Текст песни Audiobook - Charles Dickens - A Christmas Carol - Stave 2

Stave 2: The First of the Three Spirits

When Scrooge awoke, it was so dark, that looking out of bed, he could scarcely distinguish the transparent window from the opaque walls of his chamber. He was endeavouring to pierce the darkness with his ferret eyes, when the chimes of a neighbouring church struck the four quarters. So he listened for the hour.
To his great astonishment the heavy bell went on from six to seven, and from seven to eight, and regularly up to twelve; then stopped. Twelve. It was past two when he went to bed. The clock was wrong. An icicle must have got into the works. Twelve.

He touched the spring of his repeater, to correct this most preposterous clock. Its rapid little pulse beat twelve: and stopped.

"Why, it isn't possible," said Scrooge, "that I can have slept through a whole day and far into another night. It isn't possible that anything has happened to the sun, and this is twelve at noon."

The idea being an alarming one, he scrambled out of bed, and groped his way to the window. He was obliged to rub the frost off with the sleeve of his dressing-gown before he could see anything; and could see very little then. All he could make out was, that it was still very foggy and extremely cold, and that there was no noise of people running to and fro, and making a great stir, as there unquestionably would have been if night had beaten off bright day, and taken possession of the world. This was a great relief, because "three days after sight of this First of Exchange pay to Mr. Ebenezer Scrooge or his order," and so forth, would have become a mere United States' security if there were no days to count by.

Scrooge went to bed again, and thought, and thought, and thought it over and over and over, and could make nothing of it. The more he thought, the more perplexed he was; and the more he endeavored not to think, the more he thought. Marley's Ghost bothered him exceedingly. Every time he resolved within himself, after mature inquiry, that it was all a dream, his mind flew back again, like a strong spring released, to its first position, and presented the same problem to be worked all through, "Was it a dream or not?"

Scrooge lay in this state until the chimes had gone three quarters more, when he remembered, on a sudden, that the Ghost had warned him of a visitation when the bell tolled one. He resolved to lie awake until the hour was past; and, considering that he could no more go to sleep than go to Heaven, this was perhaps the wisest resolution in his power.

The quarter was so long, that he was more than once convinced he must have sunk into a doze unconsciously, and missed the clock. At length it broke upon his listening ear.

"Ding, dong!"

"A quarter past," said Scrooge, counting.

"Ding dong!"

"Half past!" said Scrooge.

"Ding dong!"

"A quarter to it," said Scrooge.

"Ding dong!"

"The hour itself," said Scrooge, triumphantly,

"and nothing else!"

He spoke before the hour bell sounded, which it now did with a deep, dull, hollow, melancholy One. Light flashed up in the room upon the instant, and the curtains of his bed were drawn.

The curtains of his bed were drawn aside, I tell you, by a hand. Not the curtains at his feet, nor the curtains at his back, but those to which his face was addressed. The curtains of his bed were drawn aside; and Scrooge, starting up into a half-recumbent attitude, found himself face to face with the unearthly visitor who drew them: as close to it as I am now to you, and I am standing in the spirit at your elbow.

It was a strange figure -- like a child: yet not so like a child as like an old man, viewed through some supernatural medium, which gave him the appearance of having receded from the view, and being diminished to a child's proportions. Its hair, which hung about its n

Посох 2: Первый из трех духов

Когда Скрудж проснулся, было так темно, что, глядя в постель, он едва мог отличить прозрачное окно от непрозрачных стен своей комнаты. Он пытался пронзить тьму своими глазами хорька, когда колокольчик соседней церкви ударил четыре четверти. Поэтому он слушал час.
К его великому удивлению, тяжелый колокол продолжался с шести до семи, с семи до восьми, а иногда и до двенадцати; потом остановился. Двенадцать. Было уже два часа ночи, когда он ложился спать. Часы были не правы. Должно быть, сосулька попала в работу. Двенадцать.

Он коснулся пружины своего повторителя, чтобы исправить эти самые нелепые часы. Его быстрый пульс побил двенадцать: и остановился.

«Да ведь это невозможно, - сказал Скрудж, - что я мог проспать целый день и всю ночь напролет. Невозможно, чтобы с солнцем что-то случилось, а в полдень двенадцать».

Идея, вызывающая тревогу, он выскочил из кровати и нащупал свой путь к окну. Он был вынужден стереть мороз рукавом своего халата, прежде чем он увидел что-нибудь; и мог видеть очень мало тогда. Все, что он мог разглядеть, было то, что было все еще очень туманно и очень холодно, и что не было никакого шума людей, бегущих туда-сюда и делающих отличные движения, как, несомненно, было бы, если бы ночь отбила яркий день, и завладели миром. Это было большим облегчением, потому что «через три дня после того, как эта Первая биржа выплат заплатила г-ну Эбенезеру Скруджу или его приказу» и т. Д., Стала бы просто безопасностью Соединенных Штатов, если бы не было дней, на которые можно сосчитать.

Скрудж снова лег спать, думал, думал, думал снова и снова и снова, и ничего не мог с этим поделать. Чем больше он думал, тем больше он был озадачен; и чем больше он старался не думать, тем больше думал. Призрак Марли очень беспокоил его. Каждый раз, когда он решал в себе, после зрелого исследования, что все это было сном, его ум снова возвращался назад, подобно сильной пружине, на свою первую позицию и представлял одну и ту же проблему, над которой нужно работать все время: «Было ли это мечтать или нет?

Скрудж лежал в таком состоянии, пока колокольчики не прошли еще на три четверти, когда он внезапно вспомнил, что Призрак предупредил его о посещении, когда прозвенел звонок. Он решил лежать без сна, пока не закончится час; и, учитывая, что он не мог больше заснуть, чем попасть на небеса, это было, возможно, самым мудрым решением в его власти.

Четверть была настолько длинной, что он был не раз убежден, что, должно быть, бессознательно погрузился в дрему и пропустил часы. Наконец это сломало его слушающее ухо.

"Дзынь-дзынь!"

«Четверть», сказал Скрудж, считая.

"Дзынь-дзынь!"

"Половина!" сказал Скрудж.

"Дзынь-дзынь!"

"Четверть", сказал Скрудж.

"Дзынь-дзынь!"

«Сам час», торжествующе сказал Скрудж,

"и ничего больше!"

Он заговорил до того, как прозвучал часовой звонок, который он теперь сделал с глубоким, унылым, пустым, тоскливым. Мгновение в комнате вспыхнул свет, и занавески его кровати были опущены.

Я говорю вам, шторы его кровати были отодвинуты в сторону рукой. Не шторы у его ног и не шторы у него на спине, а те, к которым обращено его лицо. Шторы его кровати были отодвинуты в сторону; и Скрудж, начав с полулежащей позиции, оказался лицом к лицу с неземным посетителем, который привлек их: так близко к нему, как я сейчас к вам, и я стою в духе у вашего локтя.

Это была странная фигура - как ребенок: но не так, как ребенок, как старик, рассматриваемый через какую-то сверхъестественную среду, которая создавала впечатление, что он отступил от взгляда и уменьшился до размеров ребенка. Его волосы, которые висели вокруг его п