Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твоё услышав пенье,
Велико ль подлинно твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал:
Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда любимцу и певцу Авроры:
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом:
«Изрядно, — говорит, — сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком ты с нашим петухом;
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, — мой бедный Соловей
Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
***
Избави, Бог, и нас от этаких судей.
Donkey saw Solovya
And he says to him: "Listen, buddy!
You, challenge, sing a great masterboard.
I would like very much
To sue yourself, I heard the singing,
Veliko far is genuinely reduced? "
There is a nightingale to show your art:
Slap, witness
For a thousand wards, pulled out;
That gently he weakened
And languidly in the distance sent out,
That small fraction suddenly scattered on the grove.
Everything was my favorite and singer Aurora then:
Ducklings of the breeze, shouted birds choir,
And lay herd.
A little breathe, shepherds admired them
And only sometimes,
Hiding a nightingale, a shepherd smiled.
Litched singer. Donated, stirred into the ground by his forehead:
"Frequently," says, it is not necessary to say,
You can listen without boredom;
And it is a pity that the stranger you are with our rooster;
Else would you hurt
Whence he learned a little. "
I go down the court, - my poor nightingale
Sports and flew over the thieves.
***
Robby, God, and us from such judges.
