Осел увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище:
Хотел бы очень я
Сам посудить, твое услышав пенье,
Велико ль подлинно твое уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда
Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,
«Изрядно», говорит: «сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом:
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
Избави, бог, и нас от этаких судей.
Donkey saw the Nightingale
And he says to him: “Listen, buddy!
You, they say, sing the great master:
I would really like
Judge for yourself, hearing your singing,
Is your skill really great? "
Here the Nightingale began to show his art:
Clicked, whistled
A thousand frets, pulled, poured;
Then tenderly he weakened
And languid in the distance I gave myself a pipe,
It suddenly crumbled in small fractions across the grove.
All listened then
Favorite and singer of Aurora;
The breezes died down, the choir birds fell silent,
And the flocks lay down.
Breathing a little, the shepherd admired him
And only sometimes
Listening to the Nightingale, he smiled at the shepherdess.
The singer died. Donkey staring at the ground with his forehead
"Fairly," says: "It's not right to say,
You can listen to you without boredom;
It's a pity that I'm unfamiliar
You are with our cock:
You would have perked up more
Whenever I could learn a little from him. "
Hearing such judgment, my poor Nightingale
He flew up and - flew over the distant fields.
Deliver, God, and us from such judges.
