Текст песни Вера Полозкова - Ночью, задрав башку, вселенную проницать...

Перевяжи эти дни тесемкой, вскрой, когда сделаешься стара: Калашник кормит блинами с семгой и пьет с тобой до шести утра; играет в мачо, горланит блюзы – Москва пустынна, луна полна (я всех их, собственно, и люблю за то, что все как один шпана: пусть образованна первоклассно и кашемировое пальто, – но приджазованна, громогласна и надирается как никто).

Кумир вернулся в свой Копенгаген, ехиден, стрижен и большеглаз; а ты тут слушаешь Нину Хаген и Диаманду еще Галас, читаешь Бродского, Йейтса, Йитса, днем эта книга, на вечер – та, и все надеешься просветлиться, да не выходит же ни черта – все смотришь в лица, в кого б залиться, сорваться, голову очертя.

Влюбиться – выдохнуть как-то злобу, что прет ноздрями, как у быка: одну отчаянную зазнобу – сто шуток, двадцать три кабака, – с крючка сорвали на днях; похоже, что крепко держат уже в горсти; а тот, кого ты забыть не можешь, ни «мсти», ни «выпусти», ни «прости» – живет, улыбчив, холен, рекламен и любит ту, что погорячей; благополучно забыв про пламень островитянских твоих очей.

Ты, в общем, целую пятилетку романов втиснула в этот год: так молодую легкоатлетку швыряет наземь в секунде от рекорда; встанешь, дадут таблетку, с ладоней смоешь холодный пот; теперь вот меряй шагами клетку своих раздумий, как крупный скот, мечись и громко реви в жилетку тому, кто верил в иной исход.

Да впрочем, что тебе: лет-то двадцать, в груди пожар, в голове фокстрот; Бог рад отечески издеваться, раз уж ты ждешь от Него острот; Он дал и страсти тебе, и мозга, и, в целом, зрелищ огреб сполна; пока, однако, ты только моська, что заливается на Слона; когда ты станешь не просто куклой, такой, подкованной прыткой вшой – тебя Он стащит с ладони смуглой и пообщается, как с большой.

Пока же прыгай, как первогодок, вся в черноземе и синяках: беги ловушек, сетей, разводок; все научились, ты всё никак; взрослей, читай золотые книжки, запоминай все, вяжи тесьмой; отрада – в каждом втором мальчишке, спасенье – только в тебе самой; не верь сомнениям беспричинным; брось проповедовать овощам; и не привязывайся к мужчинам, деньгам, иллюзиям и вещам.

Ты перестанешь жить спешно, тряско, поймешь, насколько была глуха; с тебя облезет вся эта краска, обложка, пестрая шелуха; ты сможешь сирых согреть и слабых; и, вместо модненькой чепухи -

Когда-нибудь в подворотне лабух споет романс на твои стихи.

Bandage these days with a ribbon, open when you are old: Kalashnik feeds pancakes with salmon and drinks with you until six in the morning; plays a macho man, bangs blues - Moscow is deserted, the moon is full (I, in fact, love them all because everything is like one dumbass: even if she is first-class educated and has a cashmere coat, but she is jazzy, loud and kicks like no one else).

Idol returned to his Copenhagen, echidin, sheared and big-eye; and here you listen to Nina Hagen and Diamanda still Galas, you read Brodsky, Yates, Yeats, this book in the afternoon, that evening, and you all hope to brighten up, but not a damn comes out - you look at the faces you would like to fall into , outlining his head.

To fall in love — to breathe out somehow anger that rushes through the nostrils, like a bull: one desperate sweetheart — a hundred jokes, twenty-three taverns — was torn off the hook the other day; it seems that they are holding tightly already in a handful; and the one whom you cannot forget, neither “revenge”, nor “release”, nor “forgive” - lives, smiles, is well-groomed, advertised and loves the one that is hot; safely forgetting the flame of your islanders eyes.

You, in general, squeezed a whole five-year period of novels into this year: this is how a young athlete is thrown to the ground a second from the record; get up, give a pill, wash cold sweat from your palms; now now measure the cage of your thoughts like cattle, rush about and roar loudly into the vest of someone who believed in a different outcome.

And by the way, what about you? Twenty years old, a fire in my chest, a foxtrot in my head; God is glad to mock fatherly, since you expect sharpness from Him; He gave passion to you, and the brain, and, in general, the spectacles of the ridge were full; while, however, you are only a pug that pours onto the Elephant; when you become not just a doll, such a louse savvy with torture - He will steal you from the palm of your hand dark and talk, as with a big one.

In the meantime, jump like a first year, all in black soil and bruised: run traps, networks, wiring; everyone learned, you still can’t do it; grow up, read golden books, remember everything, knit with braid; joy - in every second boy, salvation - only in you; Do not believe doubts for no reason; stop preaching to the vegetables; and do not become attached to men, money, illusions, and things.

You will cease to live in a hurry, shaking, you will understand how deaf you were; all this paint, cover, motley husk will come off from you; you can warm the orphans and the weak; and, instead of trendy nonsense -

Someday in the gateway a crap will sing a romance on your poems.