С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»;
He laughs terribly easily, says, is drunk, teases; in him a man is not yet found; she looks into his eyelashes - almost a tigress hugging a cub.
He is handsome, funny, his eyes are pistachio; always silent, always lyrical; he wants it so that it even slightly nauseates; there is sharp electricity in the fingers.
He is a little alien; his gaze is sapphire, like that of Wilde in that tale; his pompous speech; he is drawn to film, to photograph - well, immortal, immortalize.
He’s nobody’s and everyone’s - they clang their teeth, they hang around his neck, not holding back a sob. She burns in herself this childhood, this fucking thirst for complete possession, and she is jealous - unreasonably, but desperately. Even more, realizing his lack of rights. They walk together; outskirts; run wild; silence, hot summer afternoon, grunts of gravel.
She would only have to go with him, listen to him grass-up, watch him, “here I’ll hide - you won’t find me”;