Текст песни Вера Полозкова - Рассказ.ец

Я, меж тем, когда-нибудь неизбежно состарюсь и буду либо чопорной викторианской тетушкой в юбке-рюмочке, с сумочкой-конвертом на застежке и шляпке, прости Господи, что при моем росте будет смотреться не столько смешно даже, сколько угрожающе; такой, старой девой с кружевными ночными сорочками до пят, параноидальным порядком в квартире, с толстой кошкой, с гладкой прической, сухим брезгливым ртом, болезненно прямой спиной, целым букетом сексуальных перверсий; либо грустной такой, одрябшей русской теткой с губами книзу и оплывшими глазами, на которых не держится ни один карандаш, растекается синяком; сыном-неудачником, гражданским мужем-художником; у меня будут большие шершавые руки со старческой гречкой, в крупных серебряных кольцах; я буду испитая и с брылями; еще, может быть даже, не свои зубы, с такой характерной просинью на деснах; но про это даже думать страшно.

Больше всего мне хочется оказаться впоследствии поджарой такой, бодрой лесбиянкой под полтос, с проницательным взглядом и ироничным ртом; полуседой ежик, может быть; вести саркастически бровью и отпускать комментарии сквозь вкусный самокруточный дым; у меня будет такая девица, лет тридцати, худая и резкая в жестах, как русская борзая; с каким-нибудь диким разрезом глаз, может быть, азиатка; громким, заразительным хохотом; черной глянцевитой короткой стрижкой; мы будем скорее похожи на мать и сына-подростка, чем на пару; дадим друг другу дурацкие какие-нибудь односложные прозвища, Ви, Ро, Дрю, Зло, что-то такое; общаться будем на характерном таком влюбленном матерном наречии, драться подушками; и ни до кого нам не будет дела.

Вероятно, у меня будет сын Сережа, тот самый, лет двадцати пяти; может случиться, что девочку-азиатку я отобью как раз у него, мне рассказывали такие случаи; он, впрочем, будет не особенно в обиде, скорее, будет преподносить это как пикантный семейный анекдот, будет такой, красивый рослый раздолбай с челкой, в низких джинсах, с металлической цепью для ключей на боку; я буду его страшно любить и страшно же стебать, он у меня вырастет тот еще словесный фехтовальщик; может быть, он как-нибудь приедет к нам с блеклой какой-нибудь блондиночкой, которую я ни за что не отследила бы на улице, приедет неожиданно серьезный, с другим каким-то, не своим голосом, в глаза не смотря, и тут меня сложит нежностью и ужасом, такой большой сын у меня, черт, ну надо же, такой большой, и отныне мне совершенно не принадлежит.

- Ро, - буду тыкаться я потерянно в затылок своей подруге, - Ро, он женится же, этот идиот. Ро, какое я старье. Она ведь даже не смеется никогда, Ро, что он нашел в ней, разве это мой сын. Я же ему всегда говорила, что нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить.

И даже, может, позвоню его отцу, фактурному такому дядьке лет пятидесяти пяти, наполовину армянину, большой любви молодости, с которым мы хорошо когда-то пожили лет пять, даже не успели друг другу опротиветь, и буду курить в трубку и вопить, и наверняка буду звать его по отчеству, как сторожа, или по фамилии, потому что это фамилия сына:

- Маноян! Ты можешь себе представить, ее зовут Таня, и она вся просвечивает. Маноян, это наш с тобой сын разве? Разве у меня была такая постная рожа в двадцать пять лет, как у этой девицы? Да я была такой порох, что вылетали стекла, ты же помнишь; я не понимаю этого, Маноян. Он тебе покажет ее, ты только совладай с лицом.

Но виду, конечно, не подам; благословлю; Таня, вполне возможно, окажется славной девушкой; Сереже просто не нужна будет еще одна такая веселая безумица, как мать, он найдет себе омут потише и поспокойней.

Внуков своих не представляю совсем; знаю только, что буду тогда много думать о собственной матери, которую к этому моменту давно похороню, и жалеть, что нельзя ей показать этакой красоты.

...

I, meanwhile, someday inevitably make up and I will be either a tiny Victorian aunt in a zeluchka skirt, with a handbag on a clasp and a hat, forgive the Lord, that in my height will look not so much ridiculous even how much threatening; Such, old Virgin with lace night shirts to heaters, a paranoid order in the apartment, with a thick cat, with a smooth hairstyle, dry squeamish mouth, painfully straight back, a whole bouquet of sexual perversions; either a sad one, a teased by a Russian aunt with her lips and floating eyes, on which no pencil is being held, spreads with a bruise; son-loser, civil husband, artist; I will have big rough hands with old buckwheat, in large silver rings; I will be perficing with balls; still, maybe even, not his teeth, with such a characteristic collection on the gums; But about it even think scary.

Most of all I want to be subsequently to the maintenance of such a bodic lesbian under the Poltos, with an insightful look and ironic mouth; Halfish hedgehog maybe; Whether to keep sarcastically and release comments through delicious self-seeming smoke; I will have such a maiden, thirty years, thin and sharp in gestures, like Russian boosa; with some wild-cut eye, maybe asian; loud, infectious laughter; black glossy short haircut; We will rather look like a mother and a teenage son than a couple; Let's give each other stupid some single nicknames, vi, ro, drew, evil, something like that; We will communicate in the characteristic such in love with the Maternoma Naschayi, fight with pillows; And no one will do to us.

Probably, I will have a son of Seryozha, the same, twenty-five years; It may happen that the girl-Asian I will be with his own one with him, I told me such cases; However, he will not be especially disadvantaged, rather, will be presenting it as a savory family joke, there will be such a beautiful dealer breakwater with bangs, in low jeans, with a metal chain for keys on the side; I will be scary to love him and strictly shatter, he will grow with that another verbal fencer; maybe he will somehow come to us with a faded some blonde, which I would never follow out on the street, will come unexpectedly serious, somehow, not in my voice, in the eye, in no way, and then me I will put down tenderness and horror, such a big son I have, damn, well, it is necessary, so big, and from now on I do not belong at all.

"RO," I will pumped up in the back of my girlfriend, "RO, he marries this idiot. RO, what am I old. She doesn't even laugh, it is, that he found in her, is it my son. I always told him that it was impossible to sleep with a man who could not make you laugh.

And even, maybe I will call his father, a textured such uncle of the age of fifty five, half the Armenian, a great love of youth, with whom we once ever lived five years, did not even have time to be overgrown with each other, and I will smoke into the phone and scream, and Surely I will call him by patronymic, like a guard, or by last name, because it is the surname of the Son:

- Manoyan! You can imagine her name Tanya, and she only shines. Manoyan, Is this our son with you? Didn't I have such a lean rim in twenty-five years old, like this maiden? Yes, I was so gunpowder that the glasses took out, you remember; I do not understand this, Manoyan. He will show you her, you only lead to face.

But see, of course, not submission; blessing; Tanya, quite possible, will be a glorious girl; Sergei simply does not need another such cheerful madness, like a mother, he will find myself whisish and quieter.

Grandchildren I can not imagine at all; I only know that I will then think a lot about my own mother, which is a funeral for a long time, and regret that it is impossible to show her a lot of beauty.

...