Текст песни Вера Полозкова - Я меж тем ...

Я, меж тем, когда-нибудь неизбежно состарюсь и буду либо чопорной викторианской тетушкой в юбке-рюмочке, с сумочкой-конвертом на застежке и шляпке, прости Господи, что при моем росте будет смотреться не столько смешно даже, сколько угрожающе; такой, старой девой с кружевными ночными сорочками до пят, параноидальным порядком в квартире, с толстой кошкой, с гладкой прической, сухим брезгливым ртом, болезненно прямой спиной, целым букетом сексуальных перверсий; либо грустной такой, одрябшей русской теткой с губами книзу и оплывшими глазами, на которых не держится ни один карандаш, растекается синяком; сыном-неудачником, гражданским мужем-художником; у меня будут большие шершавые руки со старческой гречкой, в крупных серебряных кольцах; я буду испитая и с брылями; еще, может быть даже, не свои зубы, с такой характерной просинью на деснах; но про это даже думать страшно.
Больше всего мне хочется оказаться впоследствии поджарой такой, бодрой лесбиянкой под полтос, с проницательным взглядом и ироничным ртом; полуседой ежик, может быть; вести саркастически бровью и отпускать комментарии сквозь вкусный самокруточный дым; у меня будет такая девица, лет тридцати, худая и резкая в жестах, как русская борзая; с каким-нибудь диким разрезом глаз, может быть, азиатка; громким, заразительным хохотом; черной глянцевитой короткой стрижкой; мы будем скорее похожи на мать и сына-подростка, чем на пару; дадим друг другу дурацкие какие-нибудь односложные прозвища, Ви, Ро, Дрю, Зло, что-то такое; общаться будем на характерном таком влюбленном матерном наречии, драться подушками; и ни до кого нам не будет дела.
Вероятно, у меня будет сын Сережа, тот самый, лет двадцати пяти; может случиться, что девочку-азиатку я отобью как раз у него, мне рассказывали такие случаи; он, впрочем, будет не особенно в обиде, скорее, будет преподносить это как пикантный семейный анекдот, будет такой, красивый рослый раздолбай с челкой, в низких джинсах, с металлической цепью для ключей на боку; я буду его страшно любить и страшно же стебать, он у меня вырастет тот еще словесный фехтовальщик; может быть, он как-нибудь приедет к нам с блеклой какой-нибудь блондиночкой, которую я ни за что не отследила бы на улице, приедет неожиданно серьезный, с другим каким-то, не своим голосом, в глаза не смотря, и тут меня сложит нежностью и ужасом, такой большой сын у меня, черт, ну надо же, такой большой, и отныне мне совершенно не принадлежит.
- Ро, - буду тыкаться я потерянно в затылок своей подруге, - Ро, он женится же, этот идиот. Ро, какое я старье. Она ведь даже не смеется никогда, Ро, что он нашел в ней, разве это мой сын. Я же ему всегда говорила, что нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить.
И даже, может, позвоню его отцу, фактурному такому дядьке лет пятидесяти пяти, наполовину армянину, большой любви молодости, с которым мы хорошо когда-то пожили лет пять, даже не успели друг другу опротиветь, и буду курить в трубку и вопить, и наверняка буду звать его по отчеству, как сторожа, или по фамилии, потому что это фамилия сына:
- Маноян! Ты можешь себе представить, ее зовут Таня, и она вся просвечивает. Маноян, это наш с тобой сын разве? Разве у меня была такая постная рожа в двадцать пять лет, как у этой девицы? Да я была такой порох, что вылетали стекла, ты же помнишь; я не понимаю этого, Маноян. Он тебе покажет ее, ты только совладай с лицом.
Но виду, конечно, не подам; благословлю; Таня, вполне возможно, окажется славной девушкой; Сереже просто не нужна будет еще одна такая веселая безумица, как мать, он найдет себе омут потише и поспокойней.
Внуков своих не представляю совсем; знаю только, что буду тогда много думать о собственной матери, которую к этому моменту давно похороню, и жалеть, что нельзя ей показать этакой красоты.
Буду, вполне возможно, признанная звезда чего бы то ни было, станут периодически звать экспертом в какие-нибудь ток-шоу; узнавать продавщицы или таксисты; внука смогу устроить в какой-нибудь хороший лицей по давнему знакомству с директрисой, которой окажется, например, Заболотная. Мою внучку будут пер

Meanwhile, I will inevitably someday grow old and will either be a stiff Victorian aunt in a skirt-glass, with an envelope bag on a clasp and a hat, God forgive me, that with my growth it will not look so funny even as menacing; such an old maid with lace nightgowns to the heels, paranoid order in the apartment, with a fat cat, with a smooth hairstyle, dry squeamish mouth, painfully straight back, a whole bunch of sexual perversions; or such a sad, flabby Russian aunt with her lips down and with blooming eyes, on which not a single pencil holds, spreads a bruise; loser son, civil husband-artist; I will have big rough hands with old-fashioned buckwheat, in large silver rings; I will be drunk and with bryly; still, maybe not even their teeth, with such a characteristic blue on the gums; but even scary to think about it.
Most of all I would like to subsequently be so hot, a vigorous lesbian at half-height, with a penetrating look and an ironic mouth; half-gray hedgehog, maybe; to lead a sarcastically eyebrow and let go of the comments through the delicious rolled smoke; I will have such a girl, about thirty years old, thin and sharp in gestures, like a Russian greyhound; with some wild cut of eyes, maybe an Asian; loud, contagious laughter; black glossy short haircut; we will be more like a mother and a teenage son than a couple; give each other stupid monosyllabic nicknames, Vi, Ro, Drew, Evil, something like that; we will communicate in a characteristic obscene obscene dialect, fight with pillows; and we won’t care about anyone.
Probably I will have a son, Seryozha, the same one, about twenty-five; it may happen that I beat the Asian girl away from him, such cases were told to me; he, however, will not be particularly offended, rather, he will present it as a spicy family joke, there will be such a beautiful tall gouging with bangs, in low jeans, with a metal key chain on one side; I will love him terribly and frighten him, he will grow up that verbal swordsman of mine; maybe he will somehow come to us with some faded blonde that I would never have tracked on the street, he will arrive unexpectedly serious, with a different voice, without looking into his eyes, and then me add up with tenderness and horror, such a big son, hell, well, it’s necessary, so big, and now it doesn’t belong to me at all.
“Ro,” I’ll poke my friend in the back of my head, “Ro, he’ll get married, that idiot.” Ro, what a junk I am. She never even laughs, Ro, what he found in her, is it really my son. I always told him that you can’t sleep with a person who cannot make you laugh.
And even, maybe, I’ll call his father, a textured such uncle of about fifty-five, half Armenian, a great love of youth, with whom we had once lived well for five years, did not even have time to oppose each other, and I will smoke into the pipe and yell, and I’ll surely call him by patronymic, as a caretaker, or by last name, because this is the last name of his son:
- Manoyan! You can imagine her name is Tanya, and she all shines through. Manoyan, is this our son with you? Did I have such a lean face at twenty-five years, like this girl? Yes, I was such a gunpowder that the glass flew out, you remember; I do not understand this, Manoyan. He will show her to you, you only have to control your face.
But of course, I will not give it to the mind; bless you; Tanya, quite possibly, will be a glorious girl; Seryozha just will not need another such crazy frenzy as his mother; he will find a pool for himself more quietly and calmly.
I can’t imagine my grandchildren at all; I only know that I will then think a lot about my own mother, whom I will bury for a long time at that moment, and regret that I cannot show her that kind of beauty.