косте инину, его кухне
так они росли, зажимали баре мизинцем, выпускали ноздрями дым
полночь заходила к ним в кухню растерянным понятым
так они посмеивались над всем, что вменяют им
так переставали казаться самим себе
чем-то сверхъестественным и святым
так они меняли клёпаную кожу на шерсть и твид
обретали платёжеспособный вид
начинали писать то, о чем неуютно думать,
а не то, что всех удивит
так они росли, делались ни плохи, ни хороши
часто предпочитали бессонным нью-йоркским сквотам хижины в ланкийской глуши,
чтобы море и ни души
спорам тишину
ноутбукам простые карандаши
так они росли, и на общих снимках вместо умершего
образовывался провал
чей-то голос теплел, чей-то юмор устаревал
но уж если они смеялись, то в терцию или квинту -
в какой-то правильный интервал
так из панковатых зверят - в большой настоящий ад
пили все подряд, работали всем подряд
понимали, что правда всегда лишь в том,
чего люди не говорят
так они росли, упорядочивали хаос, и мир пустел
так они достигали собственных тел, а потом намного перерастали границы тел
всякий рвался сшибать систему с петель, всякий жаждал великих дел
каждый получил по куску эпохи себе в надел
по мешку иллюзий себе в удел
прав был тот, кто большего не хотел
так они взрослели, скучали по временам, когда были непримиримее во сто крат,
когда все слова что-то значили, даже эти - "республиканец" и "демократ"
так они втихаря обучали внуков играть блюзовый квадрат
младший в старости выглядел как апостол
старший, разумеется, как пират
а последним остался я
я надсадно хрипящий список своих утрат
но когда мои парни придут за мной в тёртой коже, я буду рад
молодые, глаза темнее, чем виноград
скажут что-нибудь вроде
"дрянной городишко, брат"
и ещё
"собирайся, брат"
Kostya Inina, his kitchen
so they grew, pinched the bar with their little fingers, let out smoke through their nostrils
midnight came into their kitchen confused witnesses
so they chuckled at all that they were charged with
so ceased to seem to ourselves
something supernatural and holy
so they changed riveted skin to wool and tweed
acquired a solvent form
started to write things that are uncomfortable to think about,
not something that will surprise everyone
so they grew, were made neither bad nor good
often preferred sleepless huts in the Lankan wilderness to sleepless New York squats,
to the sea and not a soul
disputes silence
notebooks simple pencils
so they grew, and in common pictures instead of the deceased
failure formed
someone's voice was warm, someone's humor was outdated
but if they laughed, then into a third or fifth;
at some correct interval
so from the punky animals - to the big real hell
drank everything in a row, worked for everyone
understood that the truth is always only
what people don't say
so they grew, ordered chaos, and the world was empty
that’s how they reached their own bodies, and then they far outgrew
everyone was eager to knock the system off the hinges, everyone longed for great things
each got a piece of the era in his allotment
a bag of illusions for himself
right was the one who did not want more
so they grew up, missed the times when they were implacable a hundred times
when all the words mean something, even these are "republican" and "democrat"
so they secretly taught grandchildren to play the blues square
the youngest in old age looked like an apostle
senior, of course, like a pirate
and I was the last
I am an abusive wheezing list of my losses
but when my guys come after me in grated skin, I will be glad
young, eyes darker than grapes
will say something like
"trashy little town brother"
and further
"get together brother"
