Во все глаза гляжу на Охту
Мешают слезы и туман
От слова "Родина" я глохну
И только слышу - "эммигрант"
Так далеко, что я не верю в существование твое
И это горше, чем потеря, чернее, чем смерть
И вранье, мой Петербург.
Мой мертвый всадник плывет в тоске,
Не объяснить, но вот что мне всего досадней
Я как-то умудряюсь жить
В глухой провинции у моря
Я не сошел еще с ума, но нахватался.
Хватит горя! Не лучше посох и сума,
Не лучше, ибо вырван остов из рук
И сожжены мосты. Мы не умрем,
Мой милый постум, в столице страшной красоты.
Печален, листья опадают, приходит осень
Мудрость с ней. Я перед смертью зарыдаю
О бедной Родине моей.1
I look at Okhta in all eyes
Tears and fog interfere
From the word "homeland" I stall
And I just hear - "Emmigrant"
So far that I do not believe in your existence
And this is worse than the loss, blacker than death
And lies, my Petersburg.
My dead horseman floats in longing,
Do not explain, but this is what I am only annoying
I somehow manage to live
In the deaf province by the sea
I haven't gone crazy, but grabbed.
Enough grief! No better the staff and sum
No better, because the skeleton was torn out of the hands
And the bridges are burned. We will not die
My sweet post, in the capital of terrible beauty.
Sad, leaves fall, autumn comes
Wisdom with her. I will dig up before my death
About my poor homeland. 1
