Текст песни Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 1

Это было во мгле давным-давно минувших времен, в древнекаменном веке, когда Адам еще нырял с мотыгой к своей мадамьеве, а та вертела веретено в илистых струях, и всюду пахло пахотой, когда первозданный неподдельный распойный разбойник пил и лип так, что глаза его истекали от страсти, а не от старости, когда все подряд с первого взгляда один другого любили, и Ярл ван Хутор гордо держал в светильне горелую голову хладные руки на себя налагая. И два его маленьких еюшки Тристопер и Иларий нянючили куклу на засаленном полу того глиняного дома, жилища и замка. И кто же -- не будь я дермот -- приходил туда смотреть за помещеньем? -- одна его золовка-ослушница. И ослушница набралась розовым и разумно в дверь зашла. И зажгла и зажглось все в том огненном месте. И говорила она к дверям на своем местном перузийском: Дай глотну разок (Марк д `Иван)! Зачем это мне несчастье луковое смотреться как горсть гороха спод пива? И так начались у них стычки. А дверь двернула милости ее на голландско-носонассауском: Шут! (и задворилась). И тогда милость ее наклонности умыкнула еюшку Тристопера и в песчаную пустошь она текла, текла, текла. И Ярл ван Хутор следами за нею шагал мягко увещепеневая: Стоп ротная стоп вернись в мой ирин стоп. Но она ему сварливо: Никакнемож. И в ту самую сабаотную ночь где-то в Эрио сыпались ангелы и слышались бранные вопли. И ослушница ушла на сорок лет в Турлемонд и неким особым мылом смыла подтеки любви благоговенной со своего еюшки и было у нее четверо загранитных пидагога учить его щекотке ума и взрастила она его ко всегдашню состоянию и вышел он лудиран. И тогда опять она текла и текла назад, пока не вернулась к Ярл ван Хутору в те же объятья с еюшкой в кружевном переднике когда-то там ночью. И пришла не куда-нибудь, а прямо к перекладине его подгрудной в пивную. И Ярл фон Хутор сидел в том погребе, топя в ячменном солоде голобитые пятки, и теплыми рукопосжатиями сам с собою обменивался, а еюшка Иларий и болвания их раннего возраста валялись на салфетке корчась и кашляя словно брот и сиздра. И ослушница глотнула белого и опять зажгла и красные питухи взмыли порхая на гребнях холмов. И она выдала на грош груш для грешных душ, говоря: Дай хлебнуть раз-другой (Марк ти Твей)! Что это я тут как две горсти гороха спод пива? И: Шут! говорят ей грешные, той каролдевне (и заперлились). И каролдевна-ослушница усадила еюшку, взяла еюшку на руки и по всей лилейной дороге в Страну Странниц она текла текла текла. И Ярл фон Хутор летел следом и выл как штормовой вихрь: Стоп слышь стоп вернись вырин стоп! Но ослушница ему сварливо: Мнейтак понра. И дикие раздирающие стоны слышались в ту душную ночь где-то в Эрио и падали многие звезды. И ослушница скрылась на сорок лет в Турнлемиме и вталкивала кромвеличавые хулы ногтем с длинным пальцем в еюшку и было у ней четыре иносраных перподавателей чтоб он слезами изошел и довела она его до самонеопределенной небесшкуртрясти и стал он тристьян. Тогда вновь принялась она и текла, текла, покуда с парой перемен бу ты про не явилась к Ярл фон Хутору и с нею Ларрихилл под ее аброметтой. И стоило ли ей вообще останавливаться ежели не близ крыльца торца его дворца для третьего заклятья. И урагановы ноги Ярла фон Хутора достигали ящика с продовольствием, меж тем как сам он все двигал жвачку через четыре свои желудка (Смелей! И смелее!), а еюшница Топертрис и то идолище поганое предавались любви на половой тряпке: пилились и трахались и снизу и спереди -- как последний наемный с простодушной невестой во втором детстве. И ослушница хлебнула прозрачного и засветила и замерцали долины. И она свидетельствовала перед аркой триумфов так вопрошая: Дай выпить по-третьему (Марк ты Трись) что это я словно три пригоршни горошин спод пива? Но на этом их трения и кончились. Ибо словно стога колоколов окаймленные вилами вспышек древняя гроза всех дам Ярл фон Хутор Боанергес громолниеносно и самоперсоновластно явился сквозь трое запорных врат под аркадами приотворенных замков в своем широкорыжем головном цилиндре и цивильном вороту вокруг шеи -- хип, хоп, хандихап -- и края подрубл

This was in the darkness of past times, in the ancient penis, when Adam was still diving with a hoe to his Madameyev, and she spun the spindle in the orte streams, and it smelled of a plow, when the primordial genuine extension robber drank and lip so that his eyes They expired from passion, and not from old age, when everyone loved the other at first glance, and Yarl Van Khutor proudly held cold hands on himself in the lamp. And two of his little ones by her Tristoper and Ilaria nanny, they were a doll on the greasy floor of that clay house, a dwelling and a castle. And who - if I hadn’t been a bold - came to look there behind the premises? -One of his sneakers. And the disobedient gained pink and reasonably entered the door. And everything lit and lit up in that fire place. And she spoke to the door on her local Peruzia: give me a gallowers once (Mark D `Ivan)! Why do I need this misfortune to look like a handful of peas of the sport of beer? And so their skirmishes began. And the door did her mercy in the Dutch-Nonsassau: Jester! (and her back). And then the mercy of her inclinations mumbled her trister and in the sandwashing she flowed, flowed, flowed. And Yarl Van Farm with traces of her walked gently, ruining: Stop company stop return to my Irin Stop. But she is grumpy to him: nothing. And on that very sabiotic night somewhere in Erio, angels poured and swear cries were heard. And the restaurant left for forty years in a touristond and some special soap washed off the seduces of love that were revered from her own and she had four foreign pidagogue to teach him tickling of the mind and she raised it to the state of always the state and he came out Ludyran. And then again she flowed and flowed back until she returned to the Yarl Van Farm in the same arms with her in a lace apron once at night. And she did not come somewhere, but directly to the crossbar of his submarted in the beer. And Yarl von Khutor sat in that cellar, drowning in barley soloda hungry heels, and with warm handshakes he exchanged with him, and her Ilaria and their early dolls were lying on a napkin and coughing like a brot and a silver. And the disumber swallowed white and again lit up and red nurses soared the hills fluttered on the crests of the hills. And she gave out a penny of pears for sinful souls, saying: Let me bread once or two (Mark Twiya)! What am I like two handfuls of peas of a beer? And: Jester! They tell her sinners, that Karoldevna (and locked up). And the Karoldevna-Skinlik put her, took her in her arms and, along the entire Liley Road to the country of wanderers, she flowed flowed. And Yarl von Khutor flew after and howled like a stormy whirlwind: stop the feet. Come back to Surin Stop! But the disobedient is grumpy to him: the Mnheak is Ponra. And wild tearing moans were heard on that stuffy night somewhere in Erio and many stars fell. And the restaurant disappeared for forty years in Tournlem and pushed the cromorous blasphemy with a long fingernail into her fingernail and she had four foreign partners so that he had sore and brought him to self -determined heavenlyshkurts and he became Tristian. Then she began again and flowed, flowed, as long as with a couple of changes, you did not come to Yarl von Farm and with her Larrichil under her Abromet. And if she had to stop at all if not near the porch of the end of his palace for the third spell. And the hurricanes of the bright von Farm reached a box with food, while he himself moved the chewing gum after four of his stomachs (bolder! And bolder!), And the herosnitsa toleep and that idol of the filthy indulged in love on a sexual rag: they sawed and fucked both from below and below and below and below and In front - like the last hired with a simple -minded bride in the second childhood. And the disobedient drank transparent and lit up and froze the valleys. And she testified to the arch of triumphs in question: let me drink in the third (Mark you are TRIS) that I am like three handfuls of peas of the beer SPOD? But on this their friction ended. For as if the stacks of the bells bored with a forks of flashes, the ancient thunderstorm of all the ladies of all the ladies Farm Boanerges with a thunderous and self -personality appeared through three shut -off gates under the arcades of the priority castles in his broadfill of the head cylinder and the civil gate around the neck - hip, hop, handikhap - and the edges of the grunted -shaped chose