Текст песни cape breton - остров погибших птиц

Cape Breton

Out on the high "bird islands," Ciboux and Hertford,
the razorbill auks and the silly-looking puffins all stand
with their backs to the mainland
in solemn, uneven lines along the cliff's brown grass-frayed edge,
while the few sheep pastured there go "Baaa, baaa."
(Sometimes, frightened by aeroplanes, they stampede
and fall over into the sea or onto the rocks.)
The silken water is weaving and weaving,
disappearing under the mist equally in all directions,
lifted and penetrated now and then
by one shag's dripping serpent-neck,
and somewhere the mist incorporates the pulse,
rapid but unurgent, of a motor boat.

The same mist hangs in thin layers
among the valleys and gorges of the mainland
like rotting snow-ice sucked away
almost to spirit; the ghosts of glaciers drift
among those folds and folds of fir: spruce and hackmatack--
dull, dead, deep pea-cock colors,
each riser distinguished from the next
by an irregular nervous saw-tooth edge,
alike, but certain as a stereoscopic view.

The wild road clambers along the brink of the coast.
On it stand occasional small yellow bulldozers,
but without their drivers, because today is Sunday.
The little white churches have been dropped into the matted hills
like lost quartz arrowheads.
The road appears to have been abandoned.
Whatever the landscape had of meaning appears to have been abandoned,
unless the road is holding it back, in the interior,
where we cannot see,
where deep lakes are reputed to be,
and disused trails and mountains of rock
and miles of burnt forests, standing in gray scratches
like the admirable scriptures made on stones by stones--
and these regions now have little to say for themselves
except in thousands of light song-sparrow songs floating upward
freely, dispassionately, through the mist, and meshing
in brown-wet, fine torn fish-nets.

A small bus comes along, in up-and-down rushes,
packed with people, even to its step.
(On weekdays with groceries, spare automobile parts, and pump parts,
but today only two preachers extra, one carrying his frock coat on a
hanger.)
It passes the closed roadside stand, the closed schoolhouse,
where today no flag is flying
from the rough-adzed pole topped with a white china doorknob.
It stops, and a man carrying a bay gets off,
climbs over a stile, and goes down through a small steep meadow,
which establishes its poverty in a snowfall of daisies,
to his invisible house beside the water.

The birds keep on singing, a calf bawls, the bus starts.
The thin mist follows
the white mutations of its dream;
an ancient chill is rippling the dark brooks.

Elizabeth Bishop

Кейп-Бретон

Выйдя на высокие «птичьи острова», Сибу и Хертфорд,
бритвенные птицы и глупые на вид тупики все стоят
спиной к материку
в торжественных, неровных линиях вдоль коричневого края обтрепанной травой скалы,
в то время как там пасутся несколько овец: «Бааа, бааа».
(Иногда, испуганные самолетами, они давят
и упасть в море или на скалы.)
Шелковая вода ткачество и ткачество,
исчезают под туманом одинаково во всех направлениях,
подняли и проникли время от времени
по капающей змеиной шевелюре
и где-то туман включает в себя пульс,
быстрая, но не взорванная моторная лодка.

Тот же туман висит в тонких слоях
среди долин и ущелий материка
как гниющий снег-лед высосал
почти духу; призраки ледников дрейфуют
среди этих складок и складок пихты: ель и рубчик
тусклые, мертвые, глубокие цвета гороха,
каждый стояк отличается от следующего
неправильной нервной кромкой,
так же, но определенно как стереоскопический взгляд.

Дикая дорога карабкается вдоль края побережья.
На нем стоят случайные маленькие желтые бульдозеры,
но без их водителей, потому что сегодня воскресенье.
Маленькие белые церкви были брошены в спутанные холмы
как потерянные кварцевые наконечники стрел.
Дорога, кажется, была заброшена.
Что бы пейзаж ни имел значение, кажется, был заброшен,
если дорога не сдерживает его, в интерьере,
где мы не можем видеть,
где, как считается, глубокие озера,
и заброшенные тропы и горы скал
и мили сожженных лесов, стоящих в серых царапинах
как замечательные писания, сделанные на камнях камнями
и эти регионы сейчас мало что могут сказать сами
за исключением тысяч легких песен-воробьев, плавающих вверх
свободно, беспристрастно, сквозь туман и мешаясь
в коричнево-мокрых тонких рваных сетках.

Небольшой автобус идет вверх и вниз,
забиты людьми, даже на шаг.
(В будние дни с продуктами, запасными частями автомобилей и насосами,
но сегодня только два проповедника, один из которых носит свой сюртук на
вешалка.)
Проходит закрытый придорожный стенд, закрытый школьный дом,
там, где сегодня нет флага
от грубо обожженного шеста, увенчанного белой фарфоровой дверной ручкой.
Он останавливается, и человек, несущий бухту, выходит,
взбирается на турникет и спускается по небольшому крутому лугу,
который устанавливает свою бедность в снегопад ромашек,
в его невидимый дом у воды.

Птицы продолжают петь, кричит теленок, начинается автобус.
Следует тонкий туман
белые мутации его сна;
древний холод рябь темных ручьев.

Елизавета Бишоп