Who will believe my verse in time to come,
If it were fill'd with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say 'This poet lies:
Such heavenly touches ne'er touch'd earthly faces.'
So should my papers yellow'd with their age
Be scorn'd like old men of less truth than tongue,
And your true rights be term'd a poet's rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice; in it and in my rhyme.
Кто поверит в мой стих вовремя, чтобы прийти,
Если бы он заполнил своими большими пустынями?
Хотя все же небеса знают, это но как могила
Что скрывает вашу жизнь и показывает не половину ваших частей.
Если бы я мог написать красоту ваших глаз
А в свежих числах номер все твои грачи,
Возраст, чтобы прийти, скажет, что «этот поэт лежит:
Такие небесные касаются Ne'er Touch'd земные лица.
Так что мои бумаги желтыт с их возрастом
Будьте презрением, как старики меньшей правды, чем язык,
И ваши истинные права были термины яростью поэта
И растянутый метр антикварной песни:
Но были ли у вас детства в жизнь,
Вы должны жить дважды; В нем и в моем рифме.
