С чего начать, не знаю,
Я пролил свет над водной гладью слов и тот час сгоряча истаял.
Мне с миром нечего делить, тем более делиться собственным проклятьем и печалью с вами.
Я не затем явился в тенете лент иллюзорных реалий под назойливой харей озоновой хмари,
Что над челом, как меч Дамоклов.
На волоске седом, что вьется с голых черепов, качусь
И, оседлав хребет, шагаю мимо встречных окон под млечным оком, под истеричный вой аморфных тел, сотрясших грунт.
Стоптал девятый круг - исчез пятиконечный кокон.
Томится шлейф былой,
Сочится в недрах та вязкая топь опустошенных исподлобья лакун.
Нави миазм лихо впивается в ноздрю гнильем останков, но так отчего теперь вдвойне черствый кусок мне лаком?
В этих руинах херувим как бы украдкою спилил резьбу крыла
И, задушив себя, усоп в клоаках - в камнем сотканных латах скорби и мрака.
В руслах артерий рябь рьяно колеблет дремлющий сотни лет кратер, Горгонным взором обращающий в камень.
Холодным сердцем волей рока окунаюсь в палящую пламень.
Вдаль вылазкой пешей в неистовой спешке без права хода во владения черной дамки я на четверть лишь конечностью вылез из пешки.
И мой баланс ныне на двух концах: предаться знаниям и предать сознание,
Но я побрел на стихший зов, ведь не сомкнётся череда скитанья, пока держусь на угнетенных Черенках мироздания.
За плечом тюк провианта, да изгвазданный скарб, коварство и страх.
Царствует смрад, что, как брезент, над белесой завесой,
Флерон истерзанных крон вверх выгибает тощий стебель тщетно, сплетая в танце лабиринт Спиральный, стиснув грани рисок листьев крайних, и я сметаю эти стены в щепки.
Здесь человеческий лишь след исчезнет.
Нагая жердь тупым и ржавым острием пронзает черный каскад залихватски скрученных туч небосвода.
Сорвать с петель их не получится чудом мне снова.
И нет надежд в пучинной гуще коснуться основы, словно аккурат к приходу в жизнь нароком Созданной рукой ваятеля, багровой мантией оплетшей все изгибы гор в объятия.
И мелкий след подошвы Марбаса поверх шипов нутра в момент пришелся мне огромной вмятиной.
Пав на колени, тело беспомощно начало тлеть, стонуще пачкая твердь, с толщи срываючи (взываючи) смерть.
В песчаном смерче черный саван мне косою простилает тропы, сонный устилая гроб и
Тащу себя по насту крови вглубь, на верной погибели стяг на бренных, хилых кистях.
Ведь кров не там отнюдь мой, где мне могилу окстят.
Гнусный Эдем не мил.
Я не прогнулся под модерный мир, мне время скривило костяк...
Что выбрал ты на прейскуранте блага?
Не без гарантий - средства, власть и крест на карте «Фатум».
Слепец, плененный блеском мантий кланов.
Адепт бесстрастной фарисейской веры,
Кармы люциферских пентаграмм на фресках папских храмов.
Повальный гул, вопли пьянящих серенад в борделях.
В такт аккомпанементов обогнул твой мир, кишащий синяками в трелях.
Гранит редчайший всюду, камни, бремень.
Ты не единственный, кто счел этот пропащий синдикат картелем,
Мальчик в стенах портфеля,
Что погрузился вглубь себя и знаний.
И пусть блудный в сиянии знамень с лихвой утащит батискаф в порт «Время».
Лира найдет его таящимся в тисках Орфея.
О! Падшая земля,
Под пеленой опавших глазных яблок, с ядра надкусанных книжным червем.
Смысла напутствий не вижу ни в чем,
Ведь фортуна не клюнет на наживку в нише русла, лишь искусно оближет крючок.
И посему с ржавой печи я на рожон не лезу.
Шрамы заплат на портмоне с тертым грошом и старым желтым песо.
Эсперантист не достучится до небес моих, до бездн орбит протезом рук истерзанных.
Да без обид.
Мы визави поставим кельтский крест на текстах библейских книг и длине строки.
В венце стихий тайком от вихрей обмакнули в омут веский киль.
Я отхаркнул ком экзистенций – не пряности и лукум.
Немой штурвал бороздит океан судьбы,
И, представь себе, каково быть привязанным на борту.
Пронзает будто гарпун по кровеносной в сердце,
Круша коррозией фундаменты подкостных лестниц.
Так, до сих пор лимит окрестности – очерченный предел каморки.
Сгнил в нищете под аркой снов,
Где нарк босой лишь обеспечен и одет с иголки, срубив концы мечты,
Пустившей в почву нервов, точно в недра ферхо с детства корни.
Ведь на круги своя мне не вернуться по отмеченным отрезкам хорды.
Я внутри трикверта: якорь и три кита.
Дал крена мой старый фрегат у скал декад, обломанных под рьяный крик петард.
В архиве рваных инкунабул я припрятал преамбулу к манускриптам карт.
Кардиограммами в тетрадке ярко выделю журфикс для смерти,
Ведь встретить жизнь можно, лишь скрывшись в тверди.
Я сей фантомный ритм приправил порцией рандомных рифм.
Вне авангарда верный шаг – в поле Бермуд разбить покоцанный линкор об риф.
Я зря блуждал в тех потаённых коридорах книг,
Переплетенных в памяти от горькой корки лип до корня гиблой фабулы, как Рим, похороненной в них.
Это аквариум – футляр, где так и плаваю на дне карманных фляг, от нуклеара до хребта.
Все закрутилось так, что явно я петляю в никуда.
В багровых реках тел отравленных ягнят, что яды ваших мертвых душ испили.
Я стер черту, и меня душит спирит.
Перешагни,
Rotted away in poverty under the arch of dreams
Where a barefoot drug is only provided for and dressed with a needle, cutting off the ends of a dream,
Has put into the soil of nerves, as if in the depths of Ferkho from childhood roots.
After all, I can’t return to square one along the marked chord segments.
I am inside the tricvert: anchor and three whales.
My old frigate gave a roll at the rocks of decades, broken off by the zealous cry of firecrackers.
In the archive of torn incunabula I hid the preamble to the manuscripts of the maps.
With cardiograms in a notebook, I will clearly highlight the journal for death,
After all, you can meet life only by hiding in the firmament.
I spiced this phantom rhythm with a portion of random rhymes.
Outside the avant-garde, the right step is to smash the battered battleship on the reef in the Bermuda field.
I wandered in vain in those hidden corridors of books
Intertwined in memory from the bitter crust of lime trees to the root of a dead story, like Rome, buried in them.
This is an aquarium - a case where I float at the bottom of pocket flasks, from nuclear to ridge.
Everything started spinning so that I’m obviously going nowhere.
In the crimson rivers of the bodies of poisoned lambs that the poisons of your dead souls have drunk.
I erased the line and the spirit chokes me.
Step over
