Текст песни FACILIS DESCENSUS AVERNI - 6 Побег

На смену, пришедши Хомы на дневную
Нашли чтеца живого едва.
Глазами взирал он в даль неземную,
Идти он не мог, вели лишь держа.

Придя же на двор, он робко встряхнулся
И выпить горилки велел принести.
“Да много на свете дряни водится! –
Рукою, махнув,- А страхи каки!”

Округом собрались все подле него.
“Да ты поседел!” – вскричала старуха.
“И вправду седой, - промолвил Спирид,-
Точно такой же, как наш старый Явтух.”

Философ, услышав такие слова,
На кухню к зеркальцу сбежал опрометью,
И истины ужас увидев, он там
Сказал, наконец: “Пойду же я к пану.

И так, мол, скажу я, и всё объясню,
Что больше читать нет сил и нет мочи.
Пусть в Киев обратно меня ко он шлет
Подальше от панночки – небожной детищи”.

Сотник в печали сидел неподвижно
И как и доныне, с грустью в лице.
“Здравствуй философ, благополучно?
Как же идёт работа в церкви?”

“Так то оно, но во чертовщина
Водится тут, ты хоть беги”.
“Как это так?”. “Да ваша, пан, дочка
Хоть с родом она, да упокой ей души.

К себе Сатану она припустила,
Такие страхи пером не пиши”.
“Читай, читай! Голубка не просто
Призвала тебя для чищенья души”.

“Власть ваша, пан, не могу, ей богу”.
“Читай, читай! – продолжал сотник,-
Христово дело, карманы денег.
Тебе одна ночь осталась всего лишь”.

“Ка-ка б не награда, а ты, пан, как хочешь.
Не буду читать!” – Хома произнёс.
“Слушай философ! – пан грозно ответил,-
Этих выдумок я не люблю!

Знаешь ли ты что такое канчуки,
Хорошие кожи, не в бурсе твоей?”.
“Как не знать, – Хома голос понизил,-
Неистерпимы в мере большой”.

“Да только не знаешь как ещё хлопцы
Драть и парить умеют мои,-
Сотник поднялся не с грустью свирепым,-
Выпорют, плюхнут и ещё, и ещё!…

Так-то ступай и справляй дело,
Исправишь – тысяча червонных тебе.
А не исправишь – больше не встанешь!
Лучше читай, не то будут тебе!”

“О-го-го! – подумал философ,-
Да этот хват! С ним нече шутить”.
И выходя, бежать он надумал:
“Ни собакам догнать, ни тебе!”

После обедни, когда всё подворье
Храп испускало, открывши рты.
Время настало, бурсак в бег пустился
Через сад и бурьян на Киев.

Зубы стучали, его сердце билось,
Корни пиная, бежал не счадя,
А после бурьяна там поле, терновник,
Оставив куски на шипах сюртука.

И, очутившись, он на лощине,
Под вербой источник сверкал серебром.
“Добрая вода! – сказал, утря губы,-
Тут можно чуть-чуть и отдохнуть”.

“Нет, лучше вперёд мы побежим.
Неравна, точно, будет погоня!” –
Раздались слова эти за ним,
Хома оглянулся взад, Явтуха видя.

“Напрасно дал ты такой крюк.
Гораздо лучше выбрать дорогу
Мимо конюшни, какою шёл я,
Да, при том жаль, был хороший сюртук”.

На двор придя, бурсак вдохновился,
Сивухи достать с погреба попросил.
И закричал: ”Музыкантов мне живо!”
И не дожидаясь, в пляску пустил.

Долго танцуя, всё ж спать он ложился
И только водой пробудили его.
За ужином он говорил: ”Кто боится,
Тому никогда и не быть казаком”.

Replacing, having come to the Homa to the daytime
Found a living reader barely.
He looked at the far unearthly, with his eyes,
He could not go, led only.

Arriving at the yard, he shook herself timidly
And he ordered to bring the mountains to bring.
“Yes, there is a lot of rubbish in the world! -
With a hand, waving- and the fears of what! ”

The district all gathered near him.
"Yes, you turn gray!" Cried the old woman.
“Indeed, Sedoy,” said Spirid, “
Exactly the same as our old Yavtuh. "

The philosopher, having heard such words,
In the kitchen to the mirror, he escaped with a rampant,
And seeing the terror of truth, he is there
He finally said: “I’ll go to Pan.

And so, they say, I will say, and I will explain everything,
That there is no more strength and no urine.
Let him send me to Kyiv back to me
Away from the panel - a non -frying brainchild. "

The centurion sat motionless
And as it is until now, with sadness in the face.
“Hello philosopher, safely?
How is work going in the church? "

“So it is, but to the devilry
Finded here, at least run. ”
"How it is?". “Yes, yours, pan, daughter
Though she is with a clan, but put her soul.

She let her Satan let her
Do not write such fears with a pen. ”
“Read, read! Dove is not easy
I called you for the clearance of the soul. "

“Your power, pan, cannot, by God.”
“Read, read! - continued the centurion,-
Christ is a matter, the pockets of money.
You just left one night. ”

“Ka-ka B is not a reward, but you, pan, as you want.
I will not read! " - Homa said.
“Listen to the philosopher! - Pan answered menacingly,-
I do not like these fictions!

Do you know what kanchuki is
Good skin, not in your Bource? ”
“How not to know,” Homa's voice lowered, “
Unjusted to the extent large. ”

“Yes, just don't know how else lads
Mine are able to tear and soar-
The centurion did not rise with sadness,-
Will be repulsed, plopped down and more and more! ...

So go and handle the case,
Correct - a thousand cherry to you.
And you won’t correct it - you won’t get up anymore!
Read better, they will not be you! ”

“Oh-hoo! - thought the philosopher,--
Yes, this grip! There is nothing to joke with him. ”
And leaving, he decided to run:
“To catch up with the dogs, nor you!”

After the lunch, when the whole courtyard
Snoring emitted, opening their mouths.
Time has come, Bursak went to run
Through the garden and weeds to Kyiv.

His teeth knocked, his heart was beating,
The roots are pinai, he ran without happing
And after the Buryan there is a field, a thorny,
Leaving pieces on the spikes of a frock coat.

And, finding himself, he is on the hollow,
Under the verba, the source sparkled with silver.
“Good water! - He said lips in another,-
Here you can slightly rest. ”

“No, it’s better to run forward.
There will be a pursuit of unequal, for sure! ” -
These words were heard behind him,
Homa looked back, seeing a javtha.

“In vain you gave such a hook.
It is much better to choose a road
Past the stable, what I walked,
Yes, at the same time it was a pity, there was a good frock coat. ”

Arriving at the yard, Bursak was inspired,
Sivukhi asked to get from the cellar.
And shouted: "I am lively musicians!"
And without waiting, he dancing.

Dancing for a long time, all he went to bed
And only with water they aroused it.
At dinner, he said: “Who is afraid
He never be a Cossack. ”