Текст песни Kari Bremnes - Montreal

I saw that she was rather young.
She was standing at the counter of a dusty old arcade.
She must have weighed at least 200 pounds,
But everything she sold was slim and finely made.
I'd seen nothing so enchanting for so long.
This was Montreal, I was hiding from the rain.
She wore black fingernails and went right into a song,
As she slowly came to me with this refrain:

I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.

She chain-smoked as she handled dark velour.
These hand-made things she showed me in her dramatic fashion.
She saw for me these clothes held an allure,
The moiré and silk seemed to stir my passion.
It was Dior, it was Chanel, a certain cut, a seamless seam.
The black-nailed girl could clearly see my weakness.
A weakness fed by a strange and sensuous dream.
With a joyless laugh she said those lines again:

I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.

She showed me last a handbag made of velvet.
In it were expensive stones like amethyst and jade.
Black sapphires had been shaped just like a rose.
For the funeral of a lover her mother had them made.
It probably was Paris where he died, is what she said,
As this big forgotten daughter glanced towards the window.
I'll sell the sapphires cheap, the man's long dead!
With a vacant laugh she gave those lines again:

I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.

Я видел, что она была довольно молочной.
Она стояла на прилавке пыльной старой аркады.
Должно быть, она весила не менее 200 фунтов,
Но все, что она продала, была стройной и тонко сделана.
Я бы ничего не видел так долго.
Это был Монреаль, я прятался от дождя.
Она носила черные ногти и пошла прямо в песню,
Как она медленно пришла ко мне с этим рефренком:

Я продаю все одежду моей матери:
Ее женское белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была столь же чистой, как и этот роман.
Я продаю всю одежду моей матери,
И да, я нахожу это болезненным.

Она курила цепочками, когда она занималась темным велюром.
Эти ручные вещи, которые она показала мне в своей драматической моде.
Она увидела для меня, эта одежда держала зала,
Мура и шелк, казалось, потерпели страсть.
Это был диор, это была Шанель, определенный разрез, бесшовный шов.
Черная прибитая девушка может ясно видеть мою слабость.
Слабость, подаваемая странной и чувственной мечтой.
С радостью смеяться она снова сказала эти линии:

Я продаю все одежду моей матери:
Ее женское белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была столь же чистой, как и этот роман.
Я продаю всю одежду моей матери,
И да, я нахожу это болезненным.

Она показала мне последнюю сумку из бархата.
В нем были дорогие камни, такие как аметист и нефрита.
Черные сапфиры были сформированы так же, как роза.
За похороны любовника ее мать им сделала.
Это, вероятно, был Париж, где он умер, это то, что она сказала,
Как эта большая забытая дочь посмотрела на окно.
Я продам сапфиры дешевые, длинные мертвые мужчины!
С вакантной смехом она снова дала эти линии:

Я продаю все одежду моей матери:
Ее женское белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была столь же чистой, как и этот роман.
Я продаю всю одежду моей матери,
И да, я нахожу это болезненным.