Текст песни Гарсиа Лорка, стихи. - Дождь

ДОЖДЬ

Есть в дожде откровенье - потаенная нежность.
И старинная сладость примиренной дремоты,
пробуждается с ним безыскусная песня,
и трепещет душа усыпленной природы.

Это землю лобзают поцелуем лазурным,
первобытное снова оживает поверье.
Сочетаются Небо и Земля, как впервые,
и великая кротость разлита в предвечерье.

Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам,
овевает священным дуновением моря,
вызывает внезапно бытие на погостах,
а в душе сожаленье о немыслимых зорях,

роковое томленье по загубленной жизни,
неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!"
Или призрак тревожный невозможного утра
и страдание плоти, где таится угроза.

В этом сером звучанье пробуждается нежность,
небо нашего сердца просияет глубоко,
но надежды невольно обращаются в скорби,
созерцая погибель этих капель на стеклах.

Эти капли - глаза бесконечности - смотрят
в бесконечность родную, в материнское око.

И за каплею капля на стекле замутненном,
трепеща, остается, как алмазная рана.
Но, поэты воды, эти капли провидят
то, что толпы потоков не узнают в туманах.

О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,
дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,
дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,
ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!

О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях
души светлых ручьев, незаметные росы.
Нисходя на равнины, ты медлительным звоном
открываешь в груди сокровенные розы.

Тишине ты лепечешь первобытную песню
и листве повторяешь золотое преданье,
а пустынное сердце постигает их горько
в безысходной и черной пентаграмме страданья.

В сердце те же печали, что в дожде просветленном,
примиренная скорбь о несбыточном часе.
Для меня в небесах возникает созвездье,
но мешает мне сердце созерцать это счастье.

О мой дождь молчаливый, ты любимец растений,
ты на клавишах звучных - утешение в боли,
и душе человека ты даришь тот же отзвук,
ту же мглу, что душе усыпленного поля!

Перевод Парнаха.

RAIN

There is a revelation in the rain - a hidden tenderness.
And the ancient sweetness of a reconciled nap,
an artless song awakens with him,
and the soul trembles with a lulled nature.

This earth is kissed with an azure kiss,
the primitive revives the belief again.
Heaven and Earth are combined, as for the first time,
and great meekness is poured out in the evening.

Rain is the dawn for fruits. He brings flowers to us
blows the sacred breath of the sea,
suddenly causes being on the graveyard,
but in my soul regret for the unthinkable dawns,

fatal yearning for ruined life,
relentless thought: "Everything is in vain, everything is late!"
Or a ghost disturbing the impossible morning
and the suffering of the flesh, where the threat lies.

In this gray sound tenderness awakens
the sky of our heart will shine deeply
but hopes involuntarily turn into sorrows,
contemplating the death of these drops on the glass.

These drops - the eyes of infinity - look
to the dear infinity, to the mother's eye.

And drop by drop on cloudy glass,
trembling, remains like a diamond wound.
But, poets of water, these drops foresee
what the crowds of streams do not recognize in the mists.

Oh my silent rain, without winds, without bad weather,
the rain is calm and gentle, the bell is poor,
the rain is good and peaceful, only you are real,
you sprinkle the roads with love and sorrow!

Oh my Franciscan rain, you keep in your drops
souls of light streams, imperceptible dew.
Descending to the plains, you are a slow ringing
you open the innermost roses in your chest.

Silence you babble a primitive song
and you repeat the golden tradition of foliage
and a deserted heart befalls them bitterly
in the hopeless and black pentagram of suffering.

In the heart are the same sorrows as in the enlightened rain,
reconciled grief over the pipe hour.
For me, a constellation appears in heaven
but my heart prevents me from contemplating this happiness.

Oh my silent rain, you are a favorite of plants,
you are on the sonorous keys - consolation in pain,
and you give the same echo to the soul of a person,
the same darkness that the soul of a lulled field!

Parnach's translation.