И дом мой опустел. И мир обрел черты
Великосветской тягостной обедни.
Я слушаю затейливые бредни,
Затасканные речи немоты.
И в пустоте, в движенье пустоты,
В струящемся и вьющемся потоке,
Слова мои, как вьюшка в водостоке,
Стекают в горло с небной высоты.
И в часовой захватанный стакан
Друзья мне льют первяк из туберозы.
И в горле собирается туман,
Восходит вверх. Мне называли: слезы...
И что еще? Ах, да, чуть слышный зуд
В губах, однажды выстуженных Летой.
И что еще? И почему зовут
Вот это поражение - победой?
Да мне ли - на обугленных костях
Таскающему нынешнее тело -
Возрадоваться вдруг, что потеплело,
Оттаяло признанье на устах.
И мне ли, полыхавшему в кострах,
Смут вековых оплакивать мгновенье?
Викторией зовется этот крах.
...И вот еще одно стихотворенье...
And my house was empty. And the world found a feature
Great lunas dinner.
I listen intricate Bedni,
Scalinous speeches of not dreams.
And in emptiness, in the movement of emptiness,
In a flowing and curved stream
My words like a view in the drain,
Flow into the throat with a sky height.
And in the clock captured glass
Friends pouring to me the heading from tuberose.
And in the throat is going fog,
Goes up. I was called: tears ...
And what else? Ah, yes, a little heard itch
In the lips, once listed in summer.
And what else? And why call
Is this defeat - victory?
Yes me - on charred bones
Dragging the current body -
Rejoice suddenly that warmed,
Outtached recognition on the lips.
And I having shed in the fires,
Dream a century mourning moment?
Victoria is called this collapse.
... And here's another poem ...
