Текст песни группа Кисс - I was made for lovving you

Мрачная бурная ночь на исходе дождливых месяцев, тьма, ураган и ливни.

Берег священного Львиного острова, черные леса, подступившие к самому океану, как бы готовому затопить их.

Великий рев волн, пенными, внутри светящимися горами непрестанно идущих на остров и заливающих не только прибрежные отмели, на которых студенистыми кругами лежат морские звезды, испускающие таинственное сияние, и шуршат тысячи расползающихся крабов, не только береговые скалы, но и подножие тех пальм, что склонились, змеевидно изогнулись своими тонкими стволами с береговых обрывов.

Сырой и теплый ураган проносится от времени до времени с сугубой стремительностью, с несказанной силой, столь величаво и мощно, что к океану буйно катится из лесов гул не менее страшный и тяжкий, чем гул самого океана: тогда пальмы, мотавшиеся из стороны в сторону, подобно живым существам, мучимым беспокойной дремотой, вдруг низко склоняются под напором домчавшейся до берега бури, все разом падают долу, и с верхушек их с шумом сыплются мириады мертвых листьев, а в воздухе веет пряными благовониями, принесенными из глубины острова, из заповедных недр лесных.

Тучи, угрюмые и грузные, как в ночи Потопа, все ниже спускаются над океаном. Но в безграничном пространстве между ними и водной хлябью есть некое подобие света: океан до сокровенных глубин насыщен сокровенным пламенем неисчислимых жизней.

Валы океана, с огненно-кипящими гривами, в реве и в гуле бегущие к берегу, вспыхивают, перед тем как рушиться, столь ярко, что озаряют зеленым отблеском человека, стоящего в лесу над берегом.

Человек этот бос, с обрезанными волосами, с обнаженным правым плечом, в рубище отшельника.

Он мал, как дитя, среди окружающего его величия, и не ужас ли мелькнул в его изможденном лице при блеске и грохоте разрушившегося вала?

Твердо и звучно, преодолевая и этот грохот, и слитный гул лесов и урагана, возглашает он:

- Слава Возвышенному, Святому, Всепросветленному, Победившему Желание!

Вихрем несутся вместе с ураганом, в черной лесной тьме, мириады как бы огненных глаз. И восторженно звучит голос человека, стоящего на берегу:

- Тщетно, Мара! Тщетно, Тысячеглазый, искушаешь ты, проносясь над землей животворящими ураганами и ливнями, тучным и уже вновь благовонным тлением могил, рождающих новую жизнь из гнили и праха! Отступись, Мара! Как дождевая капля с тугого листа лотоса, скатывается с меня Желание!

Но победно, в ливне сыплющихся листьев, мчится вихрь несметных огненных глаз, озаряя под черным лесным навесом как бы исполинское изваяние: сидящего на земле, главой своей возвышающегося до самых верхушек пальм. Ноги его скрещены.

От шеи до чресл увит он серыми кольцами змея, раздувшего свое розовое горло, простершего свою плоскую, косоглазую голову над его главой.

Невзирая на безмерную тяжесть змеиных колец, сидящий свободен и статен, величав и прям.

Божественный нарост, острый бугор на его темени. Черно-синие, курчавые, но короткие волосы - как синева в хвосте павлина. Красный лик царственно спокоен. Взгляд блестящ, подобен самоцвету.

И страшный голос его, голос, звучащий без напряжения, по силе подобный грому, величаво катится из глубины лесов к человеку, стоящему на берегу:

- Истинно, истинно говорю тебе, ученик: снова и снова отречешься ты от меня ради Мары, ради сладкого обмана смертной жизни, в эту ночь земной весны.

Париж. 1921

Gloomy stormy night at the end of the rainy months, darkness, hurricane and showers.

The shore of the sacred lion's island, black forests, approaching the ocean itself, as if ready to flood them.

The Great Walns of the Waves, with foaming, inside the luminous mountains of constantly going to the island and flooding not only coastal shackles, on which sea stars that emit mysterious radiance, and thousands of spreading crabs, not only coastal cliffs, but also the foot of those palm trees that are with gelatinous circles. They bowed, snakely curved with their thin trunks from the coastal cliffs.

A raw and warm hurricane rushes from time to time with pure swiftness, with unspeakable strength, so majestically and powerful that the ocean is spinning from the forests of the rumble no less terrible and heavy than the rumble of the ocean itself: then the palm trees wound from side to side, Like living beings, tormented by a restless drempy, suddenly bowed under the pressure of the storm -breasted to the shore, all at once fall, and myriads of dead leaves are pouring from their tops, and in the air blows in spicy incense brought from the depths of the island, from the preserved bowels of forests .

Clouds, gloomy and heavy, as in the night of the flood, lower all the lower over the ocean. But in the limitless space between them and the water clutch there is a kind of light: the ocean to the innermost depths is saturated with the innermost flame of innumerable lives.

The shafts of the ocean, with fiery-boiling mane, in the roar and in the rumble, flashing to the shore, flare up before collapsing, so brightly illuminated by the green gleam, standing in the forest above the shore.

This person is bos, with cut hair, with a naked right shoulder, in the knuckle's chip.

He is small, like a child, among the greatness surrounding him, and wasn’t horror a harassed face flashed in his exhausted and roar of a destroyed shaft?

Firmly and sonorously, overcoming this roar and a combat rumble of forests and a hurricane, he produces:

- Glory to the sublime, holy, all -liable, defeating desire!

A whirlwind rushes along with a hurricane, in black forest darkness, a myriad, as it were, fiery eyes. And the voice of a man standing on the shore sounds enthusiastically:

- In vain, Mara! In vain, a thousand -eyed, you tempt, flying over the ground with life -giving hurricanes and rainfalls, obese and already berth -bearing wrapping of graves that give birth to a new life from rot and dust! Get back, Mara! Like a rain drop from a tight leaf of a lotus, a desire is rolling from me!

But triumphantly, in a rain of pouring leaves, a whirlwind of imperceptible fiery eyes rushes, illuminating under a black forest canopy, as it were, a gigantic statue: sitting on the ground, his head lifting to the very tops of palm trees. His legs are crossed.

From the neck to the loins, he will be seen with the gray rings of the snake, which swollen his pink throat, stretched out his flat, squinting head over his head.

Despite the immense severity of the snake rings, sitting free and staten, magnifying and straight.

Divine growth, a sharp hill on its crown. Black -blue, curly, but short hair - like a blue in the tail of a peacock. The red face is regally calm. The gaze is brilliant, like a gem.

And his terrible voice, a voice that sounds without tension, like a thunder, magnificently rolls from the depths of forests to a person standing on the shore:

- Truly, truly I say to you, the student: you will renounce again and again from me for the sake of Mara, for the sake of the sweet deception of mortal life, on this night of the earthly spring.

Paris. 1921