Надсадно мысли корчились – к тебе.
Сжималась твердь под маской белизны.
Последние огни летели вслед
Звенящим ожиданиям весны.
Я прав был, разгребая уймы лиц,
Спешащих к вдохновлению тупиц.
Я прав был, разгребая уймы лиц,
Спешащих к вдохновлению тупиц, тупиц, тупиц…
Асфальт сопротивлялся каблуку.
Душила ночи меткая петля.
Лицо было подобно старику,
Не смевшему тебе ответить: “Бля”.
Я понял, сев на черный табурет,
Что глупо ждать людей, которых нет.
Я понял, сев на черный табурет,
Что глупо ждать людей, которых нет, нет, нет, нет, нет…
Флюидами пропитана печаль.
Классически роняю веки в сон.
Изгибами дверей твои шаги.
Надрывами колец мой мерный стон.
В безумном откровении больниц
Я видел отраженья мертвых лиц.
В безумном откровении больниц
Я видел отраженья мертвых птиц, птиц, птиц, птиц, птиц…
Sore thoughts writhed - to you.
The firmament shrank under the mask of whiteness.
The last lights flew after
Ringing expectations for spring.
I was right in raking loads of faces
Dumbheads hurrying to inspiration.
I was right in raking loads of faces
Dumb, dumb, dumb, hurrying to inspiration ...
The asphalt resisted the heel.
A well-aimed noose strangled the night.
The face was like an old man
Who dared not answer you: "Fuck."
I realized, sitting on a black stool,
That it is stupid to wait for people who are not.
I realized, sitting on a black stool,
What is stupid to wait for people who are not, no, no, no, no ...
Sadness is saturated with fluids.
Classically I drop my eyelids into sleep.
The curves of the doors are your steps.
Rings of the rings my measured groan.
In the mad revelation of hospitals
I saw the reflections of dead faces.
In the mad revelation of hospitals
I saw reflections of dead birds, birds, birds, birds, birds ...
