Это мой финал. там, где аэропорты, с прикованным намертво к лайнеру взглядом.
где кисти в замок и ресницы намокли от соли. поглубже запрятать
комок, что вот-вот распадется на элементарные.
где я так устал уже строить в себе этих каменных элементалей на стапеле.
чтобы мы кем-то хоть стали с ней, эта привычка отстраивать здания.
рушить их и умирать на развалинах. строить все заново. слоганом *live. die. repeat.*
но, как пробка в бутылочном горлышке, в горле слова мои встанут.
затикает таймер. я кричу, задыхаясь: *отдайте багаж.* но его уже сдали.
покалеченное мерзкое утро в машрутках, забитых пустыми людьми.
нарастающий шум давит на уши, будто бы плиты зарытых могил.
или литры и пинты. я снова дам городу пережевать себя и проглотить,
выплюнуть без нее в социум. чтоб меня снова хватило на титры
и *to be continued*. в этой убогой квартире на сорок квадратов.
х**в** поэт и счастливый - тождественны, значит, что риски оправданы.
заново выселить из себя радость ради новой травмы сердца.
чтоб написать наконец уже свой самый честный и самый осмысленный раунд.
-----
и если выж*д*ть
сезоны в антураже вечных зим,
то выживать
нам в этой бессоннице без сил.
сквозь километры и дороги, что длиною в бесконечность.
обними меня покрепче и держи, слышишь?
-----
все замечательно, помните?
я стал проебывать себя на тех наконец, а потом умирать в запечатанной комнате.
в оглушительном гомоне. постоянно слетая с орбиты, врезаясь в осколки тел,
отражая все эти истории полностью в этот рабочий разъебанный стол и текст.
снова мне вдохновение черпать там, где я снова под чем-то.
зона комфорта очерчена, мне туда перекрыты дороги, и честно
тут даже такой персональный ад становится близким и будто священным.
под утро я в щепки в рекурсии. буквы сомкнуться в ряды и затянут крещендо
больное и звонкое. я адаптирован в творчестве, полном лишений.
но я не знаю, как мне перестать быть экзистенциальной мишенью
и, в целом, отшельником. я рушу все, ведь созидание низменно и бессмысленно.
пишу лишь конкретику, и потому, вероятно, так признан абстакционистами.
я провожу свою девочку к регистации рейса в хоумтаун.
таким несущественным и неестественным стану,
опустошая свой, увы, не последний стакан.
вызову мертвую мр*зь, что зовете вы музой и сдам.
финал.
This is my ending. where there are airports, with a tightly fixed gaze to the liner.
where the brushes in the castle and eyelashes are wet with salt. hide deeper
a lump that is about to fall apart into elementary ones.
where I’m so tired already to build in myself these stone elementals on the slipway.
so that we at least become someone with her, this habit of rebuilding buildings.
tear them down and die on the ruins. build all over again. slogan * live. die. repeat. *
but like a cork in a bottleneck, my words will rise in my throat.
the timer is ticking. I scream, gasping for breath: * give your luggage. * but they already checked it in.
crippled vile morning in the scruff, crammed with empty people.
the growing noise presses on his ears, as if slabs of buried graves.
or liters and pints. again I will let the city chew itself and swallow
spit out without her in society. so I have enough for the credits again
and * to be continued *. in this wretched apartment of forty squares.
х ** в ** poet and happy - are identical, which means that the risks are justified.
to relieve oneself of joy for the sake of a new injury to the heart.
to finally write your most honest and most meaningful round.
-----
and if you survive
seasons in the surroundings of eternal winters,
then survive
us in this insomnia without strength.
through kilometers and roads that are endless.
hold me tight and hold me, hear?
-----
everything is wonderful, remember?
I began to drive myself through at last, and then die in a sealed room.
in a deafening hubbub. constantly flying from orbit, crashing into fragments of bodies,
reflecting all these stories completely into this broken desk and text.
again I draw inspiration from where I am again under something.
the comfort zone is outlined, roads are blocked for me there, and honestly
here even such a personal hell becomes near and sacred.
in the morning I am in chips in recursion. letters to close in rows and crescendo will be pulled
sick and voiced. I am adapted in a work full of hardships.
but I don’t know how can I stop being an existential target
and, in general, a hermit. I am destroying everything, because creation is low and pointless.
I write only specifics, and therefore, probably, so recognized by the abstract artists.
I'm taking my girl to check-in for a hometown flight.
I’ll become so inconsequential and unnatural
emptying his, alas, not the last glass.
I will call dead Mr what you call a muse and I will hand over.
the final.
