Говоря откровенно,
она застала меня в поезде
несущемся из декабрьской скуки
в январский шторм.
Эстетика рельс возбуждает.
Когда мы, не думая ни о чем,
говорили о нашей свободе,
укутавшись кольцами дыма
одинокого декабря,
что запутал нас венами будней.
Она становилась чем-то безумным хорошим
в чем-то обыденно плохом.
Приоткрытое настежь окно
стало символом нашей веры,
в то, что малое может вместить
миллионы великий идей.
Это мягкое откровение
вкуса запаха и молока,
что зависло в подушечках пальцев
у ее остроклювых ключиц.
Это пепел прошедших минут,
что падает плавно в колодец
воздушных материй, прошитых
неловкими криками рук.
Моя-ёё истерия
это воздушный поток
и я выдыхаю воздух
в свой настоящий воздух.
в свой кислород.
Поезд тянет вагоны
в весенние кудри. Ты знаешь,
степень наибольшей свободы
безусловно изменится с опытом,
но в топе моих темниц
она — Алькатрас, не меньше.
я в плену у ее ключиц,
и в этом же и повинен.
Но за шторкой тюремных решеток,
слишком много свободных людей.
И это ломает формат.
формат параллельных линий
рельс, шпал и вагонов.
Тонкая линия между
диа- и моно-логом
между диа- и моно-.
Колесницами звезд
проносились пустые мысли.
просто воздух
в легких томных бульваров.
и как все может идти не по плану,
если не может быть плана.
Ровная дорожка приводит
к расширенным зрачкам,
но никак не к побегу от скуки.
И каждый мой новый текст
это символ, движения рук,
что сжимают ее за горло.
Шорох бумажных листов,
опускающихся в океан
ее одеяльных хребтов.
Это - молодость. В эстетизме.
В нашем бегстве от суеты.
В страхе быть переменным.
И в готовности быть таковым.
Умение говорить красиво
о не доведенном до конца
становится до конца
не доведенным делом.
Солнце встает и садится.
Город молчит.
Фигуры смотрят в упор.
Моя жизнь стянулась
в упертый эксельсиор.
Но все больше напоминает
эндшпиль.
Speaking frankly
She caught me in the train
barbed from the December boredom
in the January storm.
Aesthetics Rail excites.
When we, without thinking about nothing
talked about our freedom
Wrapped by rings of smoke
Lonely December
What confused us with everyday life.
She became something crazy good
Something is bad.
Opened window
became a symbol of our faith,
In the fact that small can accommodate
Millions of great ideas.
This is a soft revelation
Taste odor and milk,
what hung in the pillows of fingers
At its strict clavicle.
This is ash past minutes,
what falls smoothly into the well
aircraft fascinated
awkward cries of hands.
My hysterium
This is airflow
And I exhale air
In your real air.
In your oxygen.
The train pulls the wagons
In the spring curls. You know,
The degree of greatest freedom
will definitely change with experiences
But in the top of my dungeons
She is alcatras, no less.
I'm captive at her clavitors,
And in the same and the same.
But behind the curtain of prison lattices,
Too many free people.
And it breaks the format.
Format of parallel lines
Rail, sleepers and wagons.
Thin line between
dia- and mono-log
between dia- and mono-.
Chariots of stars
Plowed empty thoughts.
just air
In the lungs of languid boulevards.
and how everything can not go according to plan
If there can be no plan.
Smooth track leads
to expanded pupils
But not to run away from boredom.
And every new text
This is a symbol, hands movement,
What squeeze her for the throat.
Rustle paper sheets
Survived in the ocean
Her own ridges.
This is youth. In aesthetism.
In our escape from the fuss.
In fear to be variable.
And in readiness to be so.
Ability to speak beautifully
about not brought to the end
It becomes completely
Not communicated.
The sun rises and sits down.
The city is silent.
Figures look at the emphasis.
My life is strung
In the stubborn exceptor.
But more and more reminds
endgame.
