Текст песни Дана Кипринич - Такие слишком медовые эти луны

Лытдыбр Москве
Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, меня трясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне бы попивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, меня крутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за это даже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меня жует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудит волна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон, но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб из Москвы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб. А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, а мне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсь по проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - и город цепко держит клешней за горло, того гляди задушит через чуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких же как я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает на удивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши. Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как меня рассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелое докрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свой Питер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на вынос отдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилось хоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробить непросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыре живого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь, когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но у тебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чем гигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, в прожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни на миг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметь считать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меня прищучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь не смогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишком длинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.

Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь.

Lytdybr Moscow
These moons are too honey, these stars are sharp heels, I shake from every kiss, as if my lips are bare wires, but I would have sipped my gummy tea, prayed silently every evening, they twisted me, lived, crumpled in my palms and then accidentally pulled out check, for this, even at school, an athlete would have freed him from his physical training for a year, chews me in the arms of temperature, turns his hair, twists sobbing, a wave buzzes, sweeps overboard, and in my eyes there is a melancholy, inside a continuous groan, but I can't have April - I have work and the fifteenth course book on the table.
I play my losing matches, dictating my polished epilogue, so that a beautiful boy would come from Moscow, and nuzzled my burnt forehead. And at home there is a smell of smoke and a taste of vanilla, and the house is small and dirty, like myself, but they did not write to me, did not call, did not open secret bins. I drag along the avenues - as if naked, but I don’t want anyone to take me - and the city tenaciously holds a pincer by the throat, look it will strangle in a little bit, I’ll come in the evening, drink, climb into the bath, like thousands of girls like me, and what immediately killed you, here is not even enough to surprise.
And this is not love - but even more abruptly, everything that hits backhand, from afar. These clouds are too blue, the clouds are too white.
Guys, my foothold is burned out to a blade of grass, dug trenches half-heartedly. Guys, how I hate you all, all those who know how to make me laugh. You tightened your belt to the end, rubbed the ossified red-hot, and then - that's it, free, train ticket and go to your St. Petersburg. And in it is spring.
But in a large package, they gave me a takeaway ration, now it seems, everything in the world, I would have to reassure this, that it appeared at least to endure, to leave it in myself until death. Yes, you are heroes - after all, it is not easy to break through this colossus - and according to the latest version, one hundred and sixty-four live growth, half a centner of almost lifeless weight. Yes, I'll be back, someday, yes, probably, again like this, just a minute, in a hurry, but you have glasses and a little nervous and hair - especially to breathe them in.
And how I learned to be embarrassed in your presence and laugh to the smack on my lips, how do you manage to fit in my head, no more than a gigabyte? In my hands, smoky tight jeans, in my eyes, in the veins on my temples, how did I manage to sit so tightly and not let go for a moment? And life knocks in a completely different way and teaches you not to dare to think that somewhere they are waiting and sad. How could you pinch me so much that I sleep at your guest's place in a dream? After all, now I can't do it any other way, I wrapped myself in shiny fiber. Such too long stretches, such a whistling wind through the window.

Go away and give up my drunken, earthly loneliness, my fetish.
Or maybe I just whine a little to check if you will forgive me everything.