До смерти клялась в любви,
клялась прижать к своей груди,
называлась родиной не являясь таковой.
Только шрамы на руках от не виданной любви
целовала до крови, обнимала до смерти.
Каждый шел к себе домой по извилистой кривой,
кто убогий кто больной кто с отбитой головой.
Но по светлому пути вдруг надумали идти,
но при полной слепоте напоролись в темноте.
А над родиной моей воронье да черный дым,
только слезы да кресты тем кто умер молодым
только шрамы да рубцы от не виданной любви,
только свечи да кресты не вернувшимся с войны.
До смерти клялась в любви,
клялась прижать к своей груди
называлась родиной не являясь таковой
только шрамы на руках от не виданной любви
целовала до крови, обнимала до смерти.
She swore love to death
swore to press against her chest
called homeland not being such.
Only scars on her hands from unseen love
kissed to blood, hugged to death.
Everyone walked to their home along a winding curve,
who is wretched, who is sick, who has a broken head.
But suddenly they decided to go along the bright path,
but with total blindness ran into the dark.
And over my raven’s homeland, and black smoke,
only tears and crosses to those who died young
only scars and scars from unseen love,
only candles and crosses not returned from the war.
She swore love to death
swore to press against her chest
called homeland not being such
only scars on her hands from unseen love
kissed to blood, hugged to death.
