Смерть наряжает ёлку в фотокарточки папы и мамы.
Коленки скулят от йода. Праздник - а хочется плакать.
И лишние вилки как рёбра непойманной рыбы скелеты.
Я в скатерти дырку сделал - меня отлупили за это.
И гости степенно на стуле за стол опускали спины.
И трепетно передавали друг другу салаты и вина.
И воздуха разом не стало в накуренном жарком доме.
Я голову прятал от влажных духами пропахших ладоней.
Меня целовали в щёки в пунцовые мягкие уши.
Ко лбу прижимались губами. Виски царапали дужки.
Жалели жалели и пили и пили и ватой хмелели.
И в дедушке плакала водка. Он мне утыкался в колени.
И бабушка как изваянье крестилась привычно и скоро.
И будто молитву шептала: мне скоро мне скоро мне скоро.
А в полночь часы зазвонили и били 12 ударов.
Меня моментально забыли. Меня моментально не стало.
А я стал дышать на узоры мороза в кухонной раме.
Уверен - так будет теплее уснувшим папе и маме.
Death dresses the Christmas tree in the dad and mom's photo card.
The knees are whims from iodine. Holiday - And I want to cry.
And extra plugs like a rib of unparalleled fish skeletons.
I did a hole in the tablecloth - I was excide for it.
And the guests have lowered their backs on the chair at the table.
And they trembled to each other salads and wines.
And the air did not become in a crumpled roast house.
I hid my head from the wet spirits of the missing palms.
I was kicked in the cheeks in Punchy soft ears.
Luba pressed her lips. The whiskey scratched the arms.
I regret regretted and drank and drank and cotton khmeleli.
And in the grandfather cried vodka. He stuck in his knees.
And grandmother as the sculpture was baptized familiar and soon.
And as if the prayer whispered: I will soon soon be soon for me.
And at midnight, the clock rang and beat 12 shots.
I was instantly forgotten. I was not instantly.
And I began to breathe on the frost patterns in the kitchen frame.
I am sure - so it will be warmer asleep dad and mom.
