вряд ли кому-то расскажешь, что в дневнике твоем когда-то
мое имя встречалось столь часто, что потом пришлось вырвать почти все листы,
чтобы скрыть это.
еще на этих клетчатых страницах ты рисовала черной ручкой меня девятнадцатилетнего,
интересно, тогда мои глаза действительно были такими печальными?
и я помню как выглядел город, когда я остался в нем один,
на каждом углу, под каждым фонарем – мокрые пятна памяти.
казалось замерзнуть до смерти – лучшее, что могло бы случиться.
песни эллиота смита не покидали мой плеер.
вряд ли я кому-то расскажу о заснеженном ноябрьском пляже,
о низко нависшем темном небе,
о далеком другом береге, пустынном как и та набережная,
на которой я похоронил вспоминания о тебе.
но куда-то неслись дни, машины, люди,
поезда уходили с опротивевшего вокзала.
голодные слова впивались в бумагу,
тогда казалось, что они спасают меня от себя самого.
придавленный ломом прошедших дней.
уже нет сил говорить и дышать.
но неужели не слышишь, как я, навек оставшийся мальчиком,
кричу в твоем повзрослевшем сердце?
еще одна провинциальная попойка,
я никогда не знал чувства меры и собственного достоинства.
безумие было ближе ко мне, чем отчаяние,
реальность и разум прятались в прохладных тенях.
я возвращался домой, а в белизне снега на деревьях дрожали редкие листья,
они были черными,
будто нарисованные в твоей секретной подростковой тетради.
You are unlikely to tell someone what is in your diary once
My name was so often that then almost all sheets had to be pulled out,
To hide it.
On these checkered pages, you painted a nineteen -year -old black pen,
Interestingly, then my eyes were really so sad?
And I remember how the city looked when I was left alone in it,
On every corner, under each lantern - wet spots of memory.
It seemed to freeze to death - the best that could happen.
Elliot Smith's songs did not leave my player.
It is unlikely that I will tell someone about the snowy November beach,
About a low -hanging dark sky,
About the distant other shore, deserted like that embankment,
on which I buried remembering you.
But somewhere days, cars, people rushed,
Trains left the opposing station.
hungry words dug into the paper,
Then it seemed that they saved me from themselves.
crushed by the crowbar of the past days.
There is no strength to speak and breathe.
But do you really not hear how I, forever remaining a boy,
Shouting in your matured heart?
Another provincial priest,
I never knew a sense of proportion and self -esteem.
Madness was closer to me than despair,
Reality and reason were hiding in cool shadows.
I was returning home, and rare leaves trembled in the whiteness of snow on the trees,
They were black
As if painted in your secret teenage notebook.
