Текст песни 18. Аля Кудряшова - Александровский реквием

Заставлять себя вспоминать каждый жест и слово
Это даже страшней, чем себя вспоминать былого,
Потому что даже плачущий неглиже ты -
Это все равно сочетание слов и жестов.
Это шаг от себя к себе, но к тому, иному,
Не простившему, не свершившему, то есть снова
Проживающему, прожевывая, скривившись,
То, что все мы прошли, но - все - из чего не вышли.

Возвращаясь к тому, зачем, я пишу (зачем, ну?)
Мы встречались в метро горячей порой вечерней
Чтобы встречать новый год в компании в Подмосковье,
Чтоб потом поутру болезнью страдать морскою.
(Новый год - это тоже, кстати, - тогда случайный -
Получается жест безвыходный изначально,
Это то, что всегда годится для мемуара,
А для жизни - смотрю я из опыта - слишком мало).

Было сыро и сухо - представьте, одновременно,
Пах гвоздикой и имбирем тот стаканчик мерный,
Где мешали пропорции специй смешные те мы
Чтоб столкнуться потом рукавами над закоптелым
Трехлитровым чаном. Чтоб взглядом столкнуться, чтобы
Нам мешало расстаться это живое что-то,
Что потом - я, уже в конец залезая, знаю,
Стало, расставаясь, теми слезами, нами,

То есть мной. А с тобой я пока не хочу считаться,
Что считаться с тем, кто сам захотел расстаться,
Нет, не то чтобы захотел, но, поверь, на сей день
Понимается так, и вот даже почти не сердит.
Что добавить еще? На стенке тень каравеллы,
На промокших страницах "Снежная королева",
И, наверно, вмешались вражеские агенты,
Но листки тогда загорелись на строчках Герды.

Будто всё карнавал, пожар, мистерия масок,
Этот дымный сладкий глинтвейн, бутерброды с маслом,
И - пожалуйста, Джонни, монтаж - на Бульварном осень,
Отцветают каштаны. В Лосинке плодятся лоси.
Ты меняешь квартиру, даешь мне ключи и чаю.
На брелок их цепляю вместе с теми ключами,
Где хранятся мои. И смеюсь высоко и сипло.
(И опять некрасиво для жизни, для нас - красиво).

Я не смею продолжить, в себе убивая гордо,
Славных три этих года, мои и твои три года,
Мы не слишком известны и почту нашу не вскроют
Археологи в жажде прежних найти героев,
Но, меня откопав когда-то перед вечерей,
Кто-то встретит в безумной ухмылке застывший череп.
И записку: "Купи с утра помидоры-черри
Апельсиновый сок. Я люблю тебя". И зачем мне

Вспоминать то, что было. И глупо и некрасиво
Если бы я Бога когда-то о чем просила,
То просила бы (он же, правда, хороший парень),
Переделать мне взгляд, а потом перестроить память,
Где никто не приезжал на пятьсот-веселом,
Не срывал струну, не читал по утрам Басё мне,
Где ни разу рубля не просил предрассветный бомжик,
Где и мы ни разу не встретились, Боже, Боже,

Что и вспомнить кроме тех странных и ярких вспышек,
не похожих на то, что людям встречалось свыше,
Не похожих на то, что читано в недрах книжек,
Бог ведет меня выше по возрасту, в целом - ниже.
Говорю себе о другом, что, пожалуй, ране
Не казалось ни глупым счастьем, ни солью в ране
Просто чем-то таким, что помимо Адама с Евой
Нам читало в ночи эту Снежную Королеву,

Вот, смотри, три вокзала, Москва, пожилой карманник
Я Дубровский, пожалуйста, холоднокровней, Маня,
Только я не Маня, а ты не Дубровский вовсе,
Джонни, сделай монтаж, на Бульварном случилась осень,
Я иду, я имен наших общих последний донор,
За плевком кофейным опять захожу в Макдональдс
И глотаю за полтинник горячий привкус
Золотого времени, шеи, руки, загривка с

Парфюмерной нотой последнего расставанья.
Я верну ключи, растянусь на чужом диване,
Если я умру - а ведь это случится точно
Попрошу у Бога вспомнить нас всех до точки,
До последнего слова и жеста, чтоб было стыдно,
Было жарко и было сладко в большой пустыне,
На Хароньем пароме, верблюжьей спине, остатке,
Где мы встретимся - невлюбленные перестарки.

Я не знаю, как рассказать о тебе, но спросят.
На Бульварном каштановой дымкой ложится осень.
На троллейбусных проводах синеву качает,
Пахнет дымным глинтвейном в большо

Force yourself to remember every gesture and word
It is even scarier than myself to remember the past,
Because even crying negligee you -
It's like a combination of words and gestures.
It is a step away from you to her, but by then, otherwise,
Do not just do not come to pass, that is, again
Living, chewing, grimacing,
What we all have been, but - all - of what did not work.

Going back to what I write (what, eh?)
We met in the subway sometimes hot evening
To celebrate the New Year in the company in Moscow,
Then to morning sickness are sea.
(New Year - is also, by the way - then a random -
It turns hopeless gesture initially,
This is something that is always good for the memoir,
A life - I see from experience - is too small).

It was damp, and dry - imagine the same time,
cloves and ginger smelled the cup dimensional,
Where the proportion of spices interfere funny that we
To face then sleeved over smoky
Three-liter vat. To view face to
We hurt to leave a living something,
What then - I'm already at the end of climbing, I know,
Was parting, those tears, us,

That is me. And with you I do not want to be considered,
What to reckon with those who he wanted to leave,
No, not so much wanted, but, believe me, on this day
It is understood that, and that's even a little angry.
What can I say more? On the wall the shadow of the caravels,
On the "Snow Queen" soaked pages
And probably intervened enemy agents,
But then the sheets caught fire on the lines of Gerda.

If all the carnival, fire, the mystery of the masks,
This smoky sweet mulled wine, sandwiches with butter,
And - please, Johnny, installation - the Boulevard autumn,
They shed their chestnuts. In Losinka breed elk.
You change your apartment, give me the keys, and tea.
Keychain on them cling together with the keys,
Where are my. And high and hoarse laugh.
(Again, ugly life for us - nice).

I do not dare to continue, a killing proudly,
These three glorious years, my and your three years,
We are not too well known, and our mail is not vskroyut
Archaeologists in the former thirst to find heroes,
But I dug sometime in the late afternoon,
Someone will meet in a mad grin frozen skull.
And note: "Buy in the morning cherry tomatoes
Orange juice. And I love what you. "I

To remember what it was. And stupid and ugly
If I was God once as requested,
That would have asked (it is true, the good guy)
Transform me a look, and then rebuild the memory,
Where no one came to the hundred-gay,
Not plucked string, did not read the morning Basho me
Where never ruble did not ask dawn bomzhik,
Where we have never met, God, God,

And remember that in addition to those strange and bright flashes,
not similar to what occurred over the people,
Not similar to what I read in the depths of books,
God leads me above in age, in general - below.
I say to myself about the other, which is perhaps the wound
It did not seem either silly happiness, no salt in the wound
Just something so that in addition to Adam and Eve
We read in the night the Snow Queen,

Look, three Station, Moscow, an old pickpocket
I Dubrovsky, please, cold-blooded, Manya,
But I do not Manya, but you do not do Dubrovsky,
Johnny, do the installation, the Boulevard there was a fall,
I'm coming, I'm the last name of our common donor
For the spit coffee again I go to McDonald's
And for fifty dollars I swallow hot flavor
Golden times, neck, hands, nape with

Perfume note of the last parting.
I'll get the keys and drag on another couch,
If I die - and this is going to happen exactly
Ask God to remember us all to the point,
To the last word and gesture, so that was a shame,
It was hot and it was sweet in a big desert
On Charon's ferry, camel back, balance,
Where shall we meet - nevlyublennye perestarki.

I do not know how to tell you, but I will ask.
On the Boulevard chestnut autumn mist falls.
On the trolley wires blue pumps,
Smoky smells mulled wine in the big