И я когда-то жил в городе, где на домах росли
статуи, где по улицам с криком «растли! растли!»
бегал местный философ, тряся бородкой,
и бесконечная набережная делала жизнь короткой.
Теперь там садится солнце, кариатид слепя.
Но тех, кто любили меня больше самих себя,
больше нету в живых. Утратив контакт с объектом
преследования, собаки принюхиваются к объедкам,
и в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;
голоса в отдалении, выкрики типа "гад!
уйди!" на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.
И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней
сильно сверкает, зрачок слезя.
Человек, дожив до того момента, когда нельзя
его больше любить, брезгуя плыть противу
бешеного теченья, прячется в перспективу.
And I once lived in the city where they were growing at homes
Statues where the streets with a cry "grown! Ground! "
ran a local philosopher, shaking a beard,
And the endless embankment made life short.
Now the sun sits down there, the karyatide is blind.
But those who love me more than themselves
There is no longer alive. Lost contact with the object
Pursuit, dogs sniffed to union
And in this, their similarity with memory, with the life of things. Sunset;
Voices in distance, shouting type "reptile!
Get away! "In someone else's impossible. But there is nothing clearer.
And the best lagoon in the world with a golden dull
He strongly sparkles, the pupil of the womb.
Man waiting until the moment when it is impossible
he is more love to love to swim against
Fucking larch, hiding in perspective.
