Баю-бай, засыпай;
баю-бай, придёт Бабай
и нашему Ильюшеньке
откусит уши, ушеньки.
Пела родная бабушка маленькому сиротинке Илье Муромцу свет Ивановичу такую колыбельную и свято верила, что не от большого ума лопочет: ай лопочет себе и лопочет.
«Да и какая разница? — думала она. — Лишь бы спал!»
И Ильюшенька спал. Спал весь первый год своей жизни. А на другой год, когда начал мал-помалу слова понимать, спать перестал. Мало того, спать перестал, так ещё и с печи боялся слезть. Сидит на печи, трясётся от страха. А бабуля всё поёт и поёт, поёт и поёт, поёт и поёт.
Потянулись мелким пёхом года. Бабка живучая оказалась, тридцать лет от рождения внука прожила. А как безумную схоронили, так Илья в себя приходить начал. Прошло каких-то три годочка и паренёк с печи слез наконец-то! Потом ещё лет десять он ноженьки свои застоялые расхаживал, учился ходить по-людски. А когда осилил науку эту, тогда и плечи могучие нарастил, силу молодецкую нагулял. И поклялся Илья найти Бабая, врага своего, да убить злодея навсегда, намертво и навечно!
Пришёл Илья Муромец к кузнецу и велел тому выковать девяносто пудовый меч, десяти пудовый ножичек-кинжалище, да булаву с палицей, каждую по триста пудов. И собрал богатырь с собой в путь-дороженьку покушать-поесть, постоловаться пятьсот курёнков жареных, пятьсот свинёнков копчёных, ржаного хлебца мешков немерено (всё село обобрал то ли из мести, а то ли играючи) и в поход отправился.
Шёл Илья, а в голове у него Бабай сидел картиной жуткой: могучий воин, который ножками на земле стоит, а шеломом в месяц ясный упирается. Но где искать такого, как звать, призвать — не знал Ильюшенька. Ай да боялся он Бабая по привычке: как подумает о нём, так задрожит мелко-мелко и холодным потом с головы до ног обливается. Но как до лужицы дойдёт, посмотрит на своё отражение и успокаивается: сам могуч, как скала! И дальше идёт, хлеб жуёт, поросями закусывает, Бабая кличет, тот не отзывается.
Дошёл богатырь до гор Урала, обошёл их вокруг, на самую большую вершину взобрался, оглядел мать Землю всю вокруг, расстроился — нет нигде воина великана. Сел, всплакнул от досадушки и дальше побрёл. Забрёл Илья в тайгу глубокую, в самую глухую глухомань. Наткнулся на деревеньку сибирскую, богом забытую, царскими указами нетронутую. А по деревне ребятки бегают без порток, веселятся, в скалки играют, забавляются. Илья по старой памяти глядь на их ушки: «Ишь ты, а ухи то у ребятеек надкусаны!»
Склонился добрый молодец, тридцать три года на печи пролежавший, над хлопчиками и спрашивает:
— Кто это вам ухи понадкусывал?
Дети бегать, прыгать перестали, уставились на былинного, могучего русского богатыря и хором отвечают:
— Бабай!
Мороз по коже пробежал у Муромца свет Ивановича. Но он всё-таки взял себя в «руки», наклонился над дитятками, давай их пытать-выспрашивать:
— Что за Бабай, где проживает, как выглядит и где его шукать?
— Да вот он, Бабай, с нами играет!
Расступились дети, и увидел Илья маленького, лохматого духа, нежить драчливую. Прыгает нежить, скачет, сам себя по имени отчеству величает: «Бабай Бабаевич игратися желает, забавлятися! Бабай Бабаевич игратися желает, забавлятися!»
И ни думая, не задумываясь (по инерции, ненароком, а то ли от детских страхов) прихлопнул богатырь духа лохматого одной ладошкой. Мокрого места от Бабая не осталось.
Охнули дети, погрустили чуток и побежали в скалки играть. А могучий русский сильный богатырь сел на траву-мураву и расплакался, як ребёнок, от обидушки-злобушки на себя самого любимого. Посидел, поплакал да от стыда большого, от позорища в родную деревню больше ни ногой! Приблудился он в конце концов к богатырям киевским, поселился на заставушке богатырской и кучу подвигов ещё совершил!
А в деревеньке той сибирской вскоре дитятки новые народились, и с ушками целёхонькими по дворам побежали в прятки, прыгалки играть. Старики на их уши дивились, как на диво дивное, свои надкусанные теребили. А потом и к такому раскладу привыкли.
Нет больше Бабая, Егорка;
спи и ни думай ни о чём,
есть кому за тебя думу думати:
не твоей рукой указы царские писаны будут;
баю-бай, глазки смело закрывай.
