Он здесь бывал: еще не в галифе -
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,
он этим как бы отомстил (не им,
но времени) за бедность, униженья,
за скверный кофе, скуку и сраженья
в двадцать одно, проигранные им.
И время проглотило эту месть.
теперь здесь людно, многие смеются,
гремят пластинки, но пред тем, как сесть
за столик, как-то тянет оглянуться.
Везде пластмасса, никель -- все не то;
в пирожных привкус бромистого натра.
порой, перед закрытьем, из театра
он здесь бывает, но инкогнито.
Когда он входит, все они встают.
одни -- по службе, прочие -- от счастья.
движением ладони от запястья
он возвращает вечеру уют.
Он пьет свой кофе -- лучший, чем тогда,
и ест рогалик, примостившись в кресле,
столь вкусный, что и мертвые "о да!"
воскликнули бы, если бы воскресли.
He was here: not in Galifa -
in a coat from the drape; Constrained, sutured.
Arrest of regulars of cafes
Ending later with the world culture,
he would have revenged with it (not
But time) for poverty, humiliation,
For bad coffee, boredom and battle
In twenty-one, lost to them.
And the time swallowed this revenge.
Now here is crowded, many laugh,
Ridge plates, but before sitting
For a table, somehow pulls to look back.
Everywhere plastics, nickel - everything is not that;
In the cake taste bromide natra.
Sometimes, before closing, from the theater
It happens here, but incognito.
When he enters, they all get up.
Some - in service, others - from happiness.
Palm movement from wrist
He returns the Evening Eve.
He drinks his coffee is the best than then
and eats a rogalik, making it in a chair,
So tasty as the dead "Oh yeah!"
Exclaimed if they rose.
