Текст песни Иосиф Бродский - Прощайте, мадмуазель Вероника

ПРОЩАЙТЕ, МАДЕМУАЗЕЛЬ ВЕРОНИКА

I

Если кончу дни под крылом голубки,
что вполне реально, раз мясорубки
становятся роскошью малых наций -
после множества комбинаций
Марс перемещается ближе к пальмам;
а сам я мухи не трону пальцем
даже в ее апогей, в июле -
словом, если я не умру от пули,
если умру я в постели, в пижаме,
ибо принадлежу к великой державе,

II

то лет через двадцать, когда мой отпрыск,
не сумев отоварить лавровый отблеск,
сможет сам зарабатывать, я осмелюсь
бросить свое семейство - через
двадцать лет, окружен опекой
по причине безумия, в дом с аптекой
я приду пешком, если хватит силы,
за единственным, что о тебе в России
мне напомнит. Хоть против правил
возвращаться за тем, что другой оставил.

III

Это в сфере нравов сочтут прогрессом.
Через двадцать лет я приду за креслом,
на котором ты предо мной сидела
в день, когда для Христова тела
завершались распятья муки -
в пятый день Страстной ты сидела, руки
скрестив, как Буонапарт на Эльбе.
И на всех перекрестках белели вербы.
Ты сложила руки на зелень платья,
не рискуя их раскрывать в объятья.

IV

Данная поза, при всей приязни,
это лучшая гемма для нашей жизни.
И она - отнюдь не недвижность. Это -
апофеоз в нас самих предмета:
замена смиренья простым покоем.
То есть новый вид христианства, коим
долг дорожить и стоять на страже
тех, кто, должно быть, способен, даже
когда придет Гавриил с трубою,
мертвый предмет продолжать собою!

V

У пророков не принято быть здоровым.
Прорицатели в массе увечны. Словом,
я не более зряч, чем Назонов Калхас.
Потому прорицать - все равно, что кактус
или львиный зев подносить к забралу.
Все равно, что учить алфавит по Брайлю.
Безнадежно. Предметов, по крайней мере,
на тебя похожих на ощупь, в мире,
что называется, кот наплакал.
Какова твоя жертва, таков оракул.

VI

Ты, несомненно, простишь мне этот
гаерский тон. Это лучший метод
сильные чувства спасти от массы
слабых. Греческий принцип маски
снова в ходу. Ибо в наше время
сильные гибнут. Тогда как племя
слабых - плодится и врозь и оптом.
Прими же сегодня, как мой постскриптум
к теории Дарвина, столь пожухлой,
эту новую правду джунглей.

VII

Через двадцать лет, ибо легче вспомнить
то, что отсутствует, чем восполнить
это чем-то иным снаружи;
ибо отсутствие права хуже,
чем твое отсутствие,- новый Гоголь,
насмотреться сумею, бесспорно, вдоволь,
без оглядки вспять, без былой опаски,-
как волшебный фонарь Христовой Пасхи
оживляет под звуки воды из крана
спинку кресла пустого, как холст экрана.

VIII

В нашем прошлом - величье. В грядущем - проза.
Ибо с кресла пустого не больше спроса,
чем с тебя, в нем сидевшей Ла Гарды тише,
руки сложив, как писал я выше.
Впрочем, в сумме своей, наших дней объятья
много меньше раскинутых рук распятья.
Так что эта находка певца хромого
сейчас, на Страстной Шестьдесят Седьмого,
предо мной маячит подобьем вето
на прыжки в девяностые годы века.

IX

Если меня не спасет та птичка,
то есть если она не снесет яичка,
и в сем лабиринте без Ариадны
(ибо у смерти есть варианты,
предвидеть которые - тоже доблесть)
я останусь один и, увы, сподоблюсь
холеры, доноса, отправки в лагерь,
то - если только не ложь, что Лазарь
был воскрешен, то я сам воскресну.
Тем скорее, знаешь, приближусь к креслу.

X

Впрочем, спешка глупа и греховна. Vale!
То есть некуда так поспешать. Едва ли
может крепкому креслу грозить погибель.
Ибо у нас, на Востоке, мебель
служит трем поколеньям кряду.
А я исключаю пожар и кражу.
Страшней, что смешать его могут с кучей
других при уборке. На этот случай
я даже сделать готов зарубки,
изобразив голубки голубки.

XI

Пусть теперь кружит, как пчелы ульев,
по общим орбитам столов и стульев
кресло твое по ночной столовой.
Клеймо - н

Farewell Mademoiselle VERONICA

I

If I end my days under the wing of a dove
which is quite real, since the meat grinder
become a luxury of small nations -
after many combinations
Mars moves closer to palms;
but I myself won't touch a fly
even at its peak, in July -
in a word, if I don't die from a bullet,
if I die in bed, in pajamas,
for I belong to a great power,

II

then in twenty years, when my offspring,
unable to buy a laurel gleam,
will be able to earn himself, I dare
leave your family - through
twenty years old, surrounded by care
because of insanity, to a house with a pharmacy
I'll come on foot if I have enough strength
for the only thing about you in Russia
will remind me. Though against the rules
to return for what the other left.

III

This in the sphere of morals will be considered progress.
In twenty years I'll come for a chair
on which you sat in front of me
on the day when for Christ's body
the crucifixes of torment ended -
on the fifth day of Passion, you sat, hands
crossed like Buonaparte on the Elbe.
And at all the crossroads the willows were white.
You put your hands on the green of your dress
without risking to open them in arms.

IV

This position, with all the amiability,
this is the best gem for our life.
And she is by no means immobility. It -
the apotheosis in ourselves of the subject:
replacing humility with simple peace.
That is, a new kind of Christianity, by which
duty to cherish and stand guard
those who must be capable, even
when Gabriel comes with the trumpet,
to continue the dead object!

V

It is not customary for prophets to be healthy.
Diviners in the masses are crippled. In a word,
I am no more sighted than Nazonov Kalkhas.
Therefore, to divine is like a cactus
or to bring snapdragons to the visor.
It's like learning the alphabet in Braille.
Hopelessly. Items at least
like you touch, in the world,
as they say, the cat cried.
What is your sacrifice, such is the oracle.

VI

You will surely forgive me this
gaiter tone. This is the best method
strong feelings save from the masses
the weak. Greek mask principle
in use again. For in our time
the strong perish. Whereas the tribe
weak - breeds both separately and in bulk.
Accept today as my postscript
to Darwin's theory so withered
this new truth of the jungle.

Vii

In twenty years, for it is easier to remember
what is missing, how to make up
it is something else outside;
for lack of right is worse
than your absence, - the new Gogol,
I will be able to see enough, no doubt, plenty,
without looking back, without the former fear, -
like a magic lantern of Christ Easter
revives to the sound of tap water
the back of the chair is as empty as a canvas screen.

VIII

There is greatness in our past. In the future - prose.
For there is no more demand from an empty chair,
than with you, La Garda sitting in it is quieter,
hands folded, as I wrote above.
However, in the sum of its, our days embrace
much less outstretched arms of the crucifix.
So this find the lame singer
now, on Passionate Sixty-Seventh,
a kind of veto looms before me
for jumping in the nineties of the century.

IX

If that bird doesn't save me
that is, if she does not lay eggs,
and in this labyrinth without Ariadne
(for death has options,
to foresee which is also valor)
I will stay alone and, alas, I will be honored
cholera, denunciation, sending to the camp,
then - unless it's a lie that Lazarus
was resurrected, then I myself will be resurrected.
The sooner, you know, I will approach the chair.

X

However, haste is stupid and sinful. Vale!
That is, there is nowhere to be in such a hurry. Hardly
a strong chair may be threatened with destruction.
For we, in the East, have furniture
serves three generations in a row.
And I exclude fire and theft.
Scary that they can mix it with a bunch
others when cleaning. In this case
I am even ready to make notches,
depicting doves doves.

XI

Now let it circle like bees in hives,
along the common orbits of tables and chairs
your armchair in the night dining room.
Brand - n