Текст песни Иосиф Бродский. - Нобелевская лекция. часть 2

Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разноголосие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители общего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает "точку-точку-запятую с минусом", превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу.
Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую "лица необщим выраженьем". В приобретении этого необшего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот единственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, на тавтологию – тем более, что глашатаи исторической необходимости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.
Язык и, думается, литература – вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу реакция постоянного, лучше сказать – бесконечного, по отнощению к временному, ограниченному. По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевшими изменения к лучшему – но всегда временными – очертаниями.
Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике – всегда "вчера"; язык, литература – всегда "сегодня" и часто – особенно в случае ортодоксальности той или иной системы даже и "завтра". Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи известной под почетным названием "жертвы истории". Искуство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличаются от жизни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех оказаться душою общества. В искусстве подобная форма поведения именуется "клише". Искусство есть орудие безоткатное и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамико

If the art teaches something (and the artist is first head), then it is particular human existence. Being the most ancient - and the most literal - form of private entrepreneurship, it is voluntarily or involuntarily encouraged in a person it is his sense of individuality, uniqueness, separately - turning it from a public animal in person. Much can be divided: bread, bed, beliefs, beloved - but not a poem, say, Rainber Mary Rilke. Works of art, literature in particular and poems in particular turn to a man tet-a-tet, entering him into straight, without intermediaries, relationships. In general, the literature in particular and poetry in particular, the literature in particular, the lords of the masses, the heralds of the historical necessity, are disliked. For there was an art where the poem was read, they detect on the site of the expected consent and unanimity - indifference and difference, at the scene of determination to action - inattention and squeamishness. In other words, in the noliki, with which the risers of the common good and the masses of the masses torment the masses, art fits the "point-point point with a minus", turning every zerolik in either not always attractive, but human face.
Great Baratynsky, speaking of his muse, described it as a "face with an unstable expression." In the acquisition of this required expression and consists, apparently, the meaning of individual existence, because by the incidence of this we have already prepared as it were genetically. Regardless of whether the person is a writer or reader, his task is to live his own, and not imposed or prescribed from the outside, even the most well-looking life, for it has only one of us, and we know well than All it ends. It would be an annoying to spend this only chance to repeat someone else's appearance, someone else's experience, to the tautology, especially since the herald of the historical need, by whose leaning the person to the tautology is ready to agree, he will not be lying together to the coffin and thank you.
The language and, it seems, literature is more ancient things, inevitable, durable than any form of a public organization. An indignation, irony or indifference, expressed by literature in relation to the state, is essentially a permanent reaction, it is better to say infinite, taking to the temporary, limited. At least as long as the state allows himself to interfere in the affairs of literature, literature has the right to interfere in the affairs of the state. The political system, the form of a public device, as any system in general, is, by definition, the form of the past time trying to impose itself a real (and often the future) and a person whose profession is a language, the last who can forget about it. The genuine danger to the writer is not only the possibility (often reality) persecution by the state, how much the opportunity to be hypnotized it, states, monstrous or undergoing changes for the better - but always temporary - outlines.
The philosophy of the state, his ethics, not to mention his aesthetics - always "yesterday"; Language, literature - always "today" and often - especially in the case of the orthodoxy of a system even and "tomorrow". One of the merits of literature and is that it helps a person to clarify the time of its existence, to distinguish himself in the crowd as predecessors as well as similar, avoid tautology, that is, the participation of the "victim of history" known under the honorary name. Temptation in general and literature in particular, and wonderful, those different from life, which always runs repetition. In everyday life, you can tell the same anecdote three times and three times, causing laughter to be soul of society. In art, such a form of behavior is called "cliché". Art eating an instrument is custom-effective and the development of it is determined not by the individuality of the artist, but the dynamic