ты смотрела и было видно: до чего ж ты меня не любишь,
как бессмысленны наши встречи в веренице похожих дней.
и никак тебя не обнимешь, и ничем тебя не разбудишь,
и от этого осознанья все тревоги растут вдвойне.
ты молчишь. я не смею тоже завести разговор тяжелый.
мне все верится, что однажды переменишься ты ко мне.
Боже правый, не будь жестокой; прокричи мне хотя бы слово!
ты же видишь как я несчастен в этой замкнутой тишине?
но ты смотришь и пьешь сухое, и я вижу как ты пьянеешь,
как становишься снова нежной, и я это терплю опять.
мы сидим за столом с тобою: я болею, и ты болеешь.
только каждый своей болезнью, и вином ее не унять!
и поэтому я сегодня отпускаю тебя из сердца,
отпускаю тебя из дома. окончательно, навсегда!
от того что нельзя растаять и конечно нельзя согреться,
о глаза что не видят света с ледяными кусками льда.
ты смотрела и было видно: до чего ж ты меня не любишь,
как бессмысленны наши встречи в веренице похожих дней.
и никак тебя не обнимешь, и ничем тебя не разбудишь,
и от этого осознанья все тревоги растут вдвойне.
ты молчишь. я не смею тоже завести разговор тяжелый.
мне все верится, что однажды переменишься ты ко мне.
Боже правый, не будь жестокой; прокричи мне хотя бы слово!
ты же видишь как я несчастен в этой замкнутой тишине?
но ты смотришь и пьешь сухое, и я вижу как ты пьянеешь,
как становишься снова нежной, и я это терплю опять.
мы сидим за столом с тобою: я болею, и ты болеешь.
только каждый своей болезнью, и вином ее не унять!
и поэтому я сегодня отпускаю тебя из сердца,
отпускаю тебя из дома. окончательно, навсегда!
от того что нельзя растаять и конечно нельзя согреться,
о глаза что не видят света с ледяными кусками льда.
