Помню я: В краю Амурском речка Зея, плавал там...
Позже встретил мрачный, серый Благовещенский централ.
Злая вьюга на колючкой убаюкала зека.
Лишь овчарки подвывают да в душе моей тоска.
Суетятся в хате урки, веет дух здесь отрицал.
Всех пригрел и обморозил Благовещенский централ.
Дышит крытка никотином, запах чифира стоит.
После скоса блеск заточки значит бойня предстоит.
Прокурор же в белом доме прикайфует и гульнет.
Здесь по БУРам и по трюмам дохнет в карцере народ.
Кольщик спину мне поправит: монастырь весь в куполах.
Через трешку снова в лагерь - будет кипишь в корпусах.
Суетятся в хате урки, веет дух здесь отрицал.
Всех пригрел и обморозил Благовещенский централ.
I remember: In the edge of the Amur River, Zeya, sailed there ...
Later met a gloomy, gray Annunciation central.
An angry blizzard on a thorn lulled the convict.
Only the shepherd dogs howl and in my soul longing.
Fuss in the urki hut, blowing spirit here denied.
He warmed and frostbite the Annunciation Central.
The cap breathes nicotine, the smell of chifira is worth it.
After the bevel, the shine of the sharpening means the slaughter is ahead.
The prosecutor in the white house is buzzing and gulping.
Here, in the drill and holds, people die in the punishment cell.
The kolshchik will correct my back: the monastery is all in domes.
Through the three rubles again to the camp - it will be boiling in the buildings.
Fuss in the urki hut, blowing spirit here denied.
He warmed and frostbite the Annunciation Central.
