В этой сладкой и прогорклой предвечерней тишине,
Где Владимирская горка откровенная вполне,
На скамеечках как будто давний шепот слышен вновь,
И неблизкий репродуктор напевает про любовь,
Там в кленовом оцепленьи лица девочек смуглы,
Там ложатся чьи-то тени на кленовые стволы,
Репродуктор напевает и, придерживая крест,
Князь Владимир застывает, словно слушает оркестр.
Гимназисты и старушки, пионеры, юнкера,
Близлежащие церквушки, белошвейки, шофера
Горку держат на примете, — не прощайся, не зови, —
Двести лет здесь все на свете объясняется в любви.
А внизу неторопливо изгибается вода,
Скачут кони, льётся пиво, пререкаются суда,
Но деревья прошивает черепица красных крыл,
Словно рядом проживает сам архангел Михаил.
Не вертеть бы головою, не ловить бы этот взор,
Не следить, как меж листвою проплывёт фуникулёр,
Он скользит все мимо, мимо — показался и исчез,
Лишь любовью объяснимо ожидание чудес.
In this sweet and rancid evening silence
Where is Vladimirskaya Gorka quite frank,
On the benches as if a long whisper is heard again
And a short speaker sings about love
There in the maple-cordoned cordon the girls' faces are dark
Someone’s shadows lie on maple trunks,
The loudspeaker sings and, holding the cross,
Prince Vladimir freezes as if listening to an orchestra.
High school students and old women, pioneers, cadets,
Nearby churches, seamstresses, chauffeurs
The hill is kept in mind, - don’t say goodbye, don’t call, -
For two hundred years, everything here is explained in love.
And below, water slowly bends,
Horses gallop, beer pours, ships bicker,
But the trees are tiled with red roof tiles,
As if Archangel Michael himself lives nearby.
Wouldn’t turn my head, not catch this look,
Do not follow the funicular between the foliage
He slides everything past, past - appeared and disappeared,
Only love can explain the expectation of miracles.
