Заря окликает другую,
Дымится овсяная гладь...
Я вспомнил тебя, дорогую,
Моя одряхлевшая мать.
Как прежде ходя на пригорок,
Костыль свой сжимая в руке,
Ты смотришь на лунный опорок,
Плывущий по сонной реке.
И думаешь горько, я знаю,
С тревогой и грустью большой,
Что сын твой по отчему краю
Совсем не болеет душой.
Потом ты идешь до погоста
И, в камень уставясь в упор,
Вздыхаешь так нежно и просто
За братьев моих и сестер.
Пускай мы росли ножевые,
А сестры росли, как май,
Ты все же глаза живые
Печально не подымай.
Довольно скорбеть! Довольно!
И время тебе подсмотреть,
Что яблоне тоже больно
Терять своих листьев медь.
Ведь радость бывает редко,
Как вешняя звень поутру,
И мне - чем сгнивать на ветках -
Уж лучше сгореть на ветру.
The dawn huddles another,
The oatmeal smokes ...
I remembered you, dear,
My decrepit mother.
As before going to the hillock,
Clutching his crutch in his hand,
You look at the lunar support,
Floating along a carotid river.
And you think bitterly, I know
With anxiety and sadness big,
That your son is on the edge
He does not get sick at all.
Then you go to the graveyard
And, staring at the stone point blank,
You sigh so tenderly and just
For my brothers and sisters.
Let us grow stabs,
And the sisters grew like May,
You are still alive eyes
Do not raise sadly.
Pretty to grieve! Enough!
And spy time for you
That the apple tree also hurts
Losing their leaves copper.
After all, joy is rare,
Like an eternal link in the morning,
And to me - how to rot on the branches -
It’s better to burn in the wind.
