Текст песни Лев Толстой - Хаджи-Мурат

Аул, разоренный набегом, был тот самый, в котором Хаджи-Мурат провел ночь перед выходом своим к русским.
Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и гиен, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

Aul, ruined with a raid, was the same in which Haji Murat spent the night before going to his Russian.
Sado, who has stopped Hadji Murat, went with his family to the mountains, when the Russians approached Aulu. Returning to his aul, Sado found his savory destroyed: the roof was failing, and the door and pillars were burned, and the inside is edached. The Son is his, that beautiful, with brilliant eyes, a boy who enthusiastically looked at Haji-Murat, was brought dead to a mosque on a drowned horse. It was puzzled by the pin in the back. The blessing woman who served, during his visit, Haji-Murata, now, in a brutal shoe, who opened her old, sagging her chest, with a lean hair, stood over her son and scratched his face to the blood and without ceasing. Sado with pickle and shovel left with his native to dig a sown's grave. The old grandfather sat at the wall of the collapsed Sakley and, a strict wand, stumbled in front of him. He just returned from his pensioner. The former two sleds there were burned; There were broken and burned apricot and cherry trees and the most importantly, all hives with bees were burned. Women were heard in all houses and on the square, where two more bodies were brought. Small children roared together with mothers. Revealed and hungry cattle, which has nothing to give. Adult children did not play, and looked frightened eyes on the elders.
The fountain was ridden, obviously on purpose, so it was impossible to take the water from it. The mosque was also ridden, and Mullah with Mutalims cleared it.
Olders of the hosts gathered on the square and sitting squatting, discussed their position. No one said about the hatred of Russian. The feeling that all Chechens experienced from Mala was talked was stronger than hate. It was not hatred, but the non-recognition of these Russian dogs and such disgust, naughty and bewilderment before the ridiculous cruelty of these creatures, that the desire of the extermination of them, as the desire of the extermination of rats, poisonous spiders and hyena, was the same natural feeling as a sense of self-preservation.