В тот месяц май, в тот месяц мой
во мне была такая легкость,
и, расстилаясь над землей,
влекла меня погоды летность.
Я так щедра была, щедра
в счастливом предвкушенье пенья,
и с легкомыслием щегла
я окунала в воздух перья.
Но, слава богу, стал мой взор
и проницательней, и строже,
н каждый вздох и каждый взлет
обходится мне все дороже.
И я причастна к тайнам дня.
Открыты мне его явленья.
Вокруг оглядываюсь я
с усмешкой старого еврея.
Я вижу, как грачи галдят,
над черным снегом нависая,
как скучно женщины глядят,
склонившиеся над вязаньем.
И где-то, в дудочку дудя,
не соблюдая клумб и грядок,
чужое бегает дитя
и нарушает их порядок.
That month May, that month mine
I was so light
and, spreading above the ground,
the weather attracted me.
I was so generous, generous
in a happy anticipation of singing,
and with the frivolity of the goldfinch
I dipped feathers in the air.
But, thank God, my eyes became
and shrewd and stricter,
n every breath and every takeoff
costs me more and more.
And I share in the secrets of the day.
His manifestations are revealed to me.
I look around
with the grin of an old Jew.
I see the rooks roaring
hanging over the black snow,
how boring women look,
bent over knitting.
And somewhere, blowing a pipe,
not observing flower beds and beds,
someone else's child is running
and disturbs their order.
