Он открыл закрома, он сбивал все замки на дверях.
Он забыл всё, что мог, и сломалась седьмая печать.
По паркетному полу хромала на двух костылях
Та, что плакала долго о нём, но устала скучать.
Он сжигал документы в камине с чугунным литьём,
После ночи без сна неприлично нетрезв и помят.
Он стучал кочергой по решётке, следил за огнём.
Между делом проверил, что рукописи не горят.
Танцевала балет на стене непослушная тень,
И взлетал к потолку серым вихрем причудливый прах.
Был задержан на въезде в предместья еще один день
И приподнят едва над землёй на холодных штыках.
В мёртвый штопор вошёл легкий аэроплан из пике.
Грела девочка в тонких ладонях текилу со льдом.
Молчаливый Герасим топил своё счастье в реке,
Философски оставив долги и счета на потом.
И скрипел под подошвами снег о родном очаге
Вырастал в конце улицы серою глыбой барак.
Лишь любимая наперекор бесноватой пурге
В керосиновой лампе к окну выносила маяк.
He opened the bins, he knocked down all the locks on the doors.
He forgot everything he could, and the seventh seal broke.
On the parquet floor, limped on two crutches
The one who cried for a long time about him, but tired of being bored.
He burned documents in a cast iron fireplace,
After a night without sleep, indecently drunk and dented.
He pounded the poker on the grate, watched the fire.
In between, he checked that the manuscripts were not burning.
Ballet danced on the wall a naughty shadow
And bizarre dust flew up to the ceiling with a gray whirlwind.
Was detained at the entrance to the suburbs for another day
And raised just above the ground on cold bayonets.
A light airplane from a peak entered a dead corkscrew.
A girl warmed in thin palms tequila with ice.
Silent Gerasim drowned his happiness in the river,
Philosophically leaving debts and bills for later.
And the snow creaked under the soles of the home
Grew up at the end of the street with a gray blocky hut.
Only beloved in spite of the demoniac blizzard
In a kerosene lamp, she carried a lighthouse to the window.
