Текст песни Борис Николаевич Ширяев - Утешительный поп

Фамилии его я не помню, да и немногие знали ее на Соловках. Она была не нужна, потому что "Утешительного попа", отца Никодима, и без нее знали не только в кремлевском муравейнике, но и в Муксоломском богоспасаемом затишье, и в Савватиеве, и на Анзере, и на мелких, затерянных в дебрях командировках. Так сложилась его соловецкая судьбина – везде побывал.

Ссыльное духовенство – архиереи, священники, монахи, – прибыв на остров и пройдя обязательный стаж общих работ и жительства в Преображенском соборе, обычно размещалось в шестой роте, относительно привилегированной, освобожденной от поверок и имевшей право выхода из кремля. Но для того, чтобы попасть в нее, одного духовного сана было мало, надо было запастись и соответствующей статьей, каравшей за антисоветскую агитацию, преступное сообщество, шпионаж или какое-нибудь иное контрреволюционное действие, а отец Никодим был осужден Полтавской тройкой НКВД за преступление по должности. Вот именно это отсутствие какой-либо контрреволюции в прошлой жизни отца Никодима и закрывало ему двери в тихий, спокойный приют.

Получался анекдотический парадокс: Владимир Шкловский, брат известного литератора-коммуниста Виктора Шкловского, пребывал в окружении иереев и высших иерархов, как "тихоновец", хотя по происхождению и был евреем. Он взял на хранение церковные ценности от своего друга-священника [1], а священствовавший более пятидесяти лет иерей, отец Никодим, кружил по всем командировкам то в качестве лесоруба, то скотника, то рыбака, то счетовода.

К политике он, действительно, не имел никакого отношения ни в настоящем, ни в прошлом.

– Кого-кого только в нашем селе ни побывало, – рассказывал он, – и красные, и белые, и немцы, и петлюровцы, и какие-то еще балбачановцы… всех повидал… Село-то наше стоит на тракту, что от Сум на Полтаву идет. А мне – всё единственно, что белые, что красные. Все сыны Божие, люди-человечки грешные. Господь на суде Своем не спросит, кто красный, кто белый, и я не спрашивал.

– А не обижали вас, батюшка?

– Нет. Какие же обиды? Ну, пасеку мою разорили… Что ж, это дело военное. Хлебает солдат свои щи… Год хлебает, другой хлебает, так ведь и медку захочется, – а где взять? А они, пчелки-то, твари Божие, не ведают, кому медок собирают – мне ли, солдату ли? Им единственно, на кого трудиться, ну и мне обиды быть не может.

– Не смеялись над вами?

– Это бывало, – засмеется сам отец Никодим, и мелкие морщинки, как резвые детишки, сбегутся к его выцветшим, с хитринкой, глазкам, – бывало даже часто. Один раз большой какой-то начальник у меня на ночь стал. Молодой, ловкий такой.

– Поп, а поп, – говорит, – я на ночь бабу к себе приведу. Как ты на это смотришь?

– Мне чего смотреть, – отвечаю, – я за семьдесят-то лет всего насмотрелся. Дело твое молодое, грешное. Веди, коли тебе без того невозможно.

– Может и тебе, поп, другую прихватить?

– Нет, сынок, обо мне, – говорю, – не беспокойся. Я пятнадцатый год вдовствую, а в этом не грешен.

– И не смущал тебя бес?

– Как не смущать? Смущал. Ты думаешь, поп – не человек? Все мы – люди, и всему людскому не чужды. Это и латинскими мудрецами доказано. Бесу же смущать человеков и по чину положено. Он свое выполнять обязан. Он меня – искушением, а я его – молитвою… Так поговорили с ним, посмеялись, а бабы он всё же не привел. Один спал, и наутро две пачки фабричной махорки мне дал, заусайловской.

– Этим грешен, – говорю, – сынок! Табачком занимаюсь. Спасибо!

А в другой раз на собрание меня потребовали, как бы на диспут. Оратор ихний меня вопрошает:

– Ответьте, служитель культа, подтверждаете ли, что Бог в шесть дней весь мир сотворил?

– Подтверждаю, – говорю, – в Писании так сказано…

– А современная наука доказывает, что за такой малый срок ничего создано быть не может. На этот процесс миллионы тысячелетий требуются, а не дни.

– А какие дни? – вопрошаю.

– Как какие? Обыкновенные. Двадцать четыре часа – сутки.

– А ты по науке читал, что на планиде Сатурне день

I don’t remember his name, and few knew her on Solovki. She was not needed, because the Consolation Priest, the father of Nicodemus, was known without her not only in the Kremlin anthill, but also in the Muksolom God-saved calm, and in Savvatiev, and on Anzer, and on small business trips lost in the wilds. So happened his Solovetsky fate - he visited everywhere.

The exiled clergy — bishops, priests, monks — arrived on the island and passed the required length of service and residence at the Preobrazhensky Cathedral, usually located in the sixth company, which was relatively privileged, freed from verification and had the right to leave the Kremlin. But in order to get into it, one dignity was not enough, it was necessary to stock up on the corresponding article, punishing for anti-Soviet agitation, criminal community, espionage or some other counter-revolutionary action, and father Nicodemus was convicted by the Poltava NKVD troika for a crime of posts. It was precisely this absence of any counter-revolution in the past life of Father Nicodemus that closed his doors to a quiet, calm haven.

It turned out to be an anecdotal paradox: Vladimir Shklovsky, brother of the famous writer and communist Viktor Shklovsky, was surrounded by priests and higher hierarchs, as a "Tikhonov", although he was Jewish by birth. He took the church valuables from his friend priest [1], and the priest, priest, more than fifty years old, Father Nicodemus, circled on all business trips, either as a lumberjack, then as a cattleman, then as a fisherman, or as an accountant.

He really had nothing to do with politics, either in the present or in the past.

“No one has visited our village,” he said, “both the Reds, the Whites, the Germans, the Petliurites, and some other Balbachans ... I’ve seen everyone ... Our village is on the road from Sumy to Poltava is coming. And to me - everything is the only thing that is white, that is red. All sons of God, sinful human beings. The Lord will not ask in His judgment who is red, who is white, and I did not ask.

“Didn’t they offend you, father?”

- Not. What insults? Well, they ruined my apiary ... Well, this is a military matter. The soldier gulps down his cabbage soup ... A year slurps, another slurps, so you also want a honey - and where to get it? But they, bees, creatures of God, do not know to whom they collect honey - do I, a soldier? They are the only ones to work for, well, I can’t be offended.

“Didn't laugh at you?”

“It happened,” Father Nicodemus laughed, and small wrinkles, like frisky kids, run to his faded eyes, with a cunning eye, “it happened even often.” Once, a big boss of mine for some night became. Young, clever like that.

“Pop, and pop,” he says, “I'll bring a woman to my place for the night.” What do you think about that?

“I have something to watch,” I reply, “for seventy years I have seen enough.” Your business is young, sinful. Lead, if it’s impossible for you without it.

- Maybe you, pop, grab another one?

“No, son, about me,” I say, “do not worry.” I am a widow for the fifteenth year, but I am not sinful in this.

“And the demon did not bother you?”

- How not to embarrass? I was embarrassed. Do you think pop is not a man? We are all human, and we are not alien to all human things. This is proved by the Latin sages. The demon is embarrassing people and according to the rank should. He is obliged to fulfill his. He tempted me, and I prayed him ... So we talked to him, laughed, but he still did not bring the women. One slept, and the next morning he gave me two packets of factory shag, Zausailovskaya.

“By this I sin,” I say, “son!” I’m doing tobacco. Thanks!

And another time, they demanded for a meeting, as if for a dispute. Their orator asks me:

- Answer, minister of worship, do you confirm that God created the whole world in six days?

“I confirm,” I say, “the Scripture says so ...”

“And modern science proves that nothing can be created in such a short time.” Millions of millennia are required for this process, not days.

- And what days? - I ask.

- What kind? Ordinary. Twenty-four hours is a day.

- And you read in science that on Saturn’s day