Мой герой ускользает во тьму,
вслед за ним устремляются трое.
Я придумал его, потому
что поэту не в кайф без героя.
Я его сочинил от уста-
лости, что ли, ещё от желанья
быть услышанным, что ли, чита-
телю в кайф, грехам в оправданье.
Он бездельничал, “Русскую” пил,
он шмонался по паркам туманным.
Я за чтением зренье садил
да коверкал язык иностранным.
Мне бы как-нибудь дошкандыбать
до посмертной серебряной ренты,
а ему, дармоеду, плевать
на аплодисменты.
Это, бей его, ребя! Душа
без посредников сможет отныне
кое с кем объясниться в пустыне
лишь посредством карандаша.
Воротник поднимаю пальто,
закурив предварительно: время
твоё вышло, мочи его, ребя,
он — никто.
Синий луч с зеленцой по краям
преломляют кирпичные стены.
Слышу рёв милицейской сирены,
нарезая по пустырям.
My hero escapes into the darkness,
followed by two rush.
I invented it because
that, therefore, not in a rush without a hero.
I wrote it on the Charter
cavity, perhaps, more on the willingness of
to be heard, whether that reader
Tieliu kicks in, as an excuse for sin.
He sat back, "Russian" drink
He shmonali Parks foggy.
I'm reading view Sadilov
Yes mangled foreign language.
I would like something doshkandybat
to posthumous Silver rent
and he, parasite, spit
applause.
It hit him, rebya! Soul
without intermediaries can now
with someone explain in the desert
only by means of a pencil.
Collar raise coat
pre-lit: time
your left, his urine, rebya,
he - no.
The blue beam at the edges Zelentsy
refract brick walls.
I hear the roar of a police siren,
slicing on vacant lots.
