Какие-то пидоры бьют бутылке в подъезде,
Грозятся убить на и в каждых съезде, и песне.
А я еврей, люблю я собак и русских.
И так уж вышло, что я погибну от рук их.
Что ж ты не пришёл умирать на Васильевский остров?
А мы тебя ждали, и ножики были остры.
За пятьсот лет пан-пропала все как-то привыкли,
Что, если глаза не навыкат, то значит, навыкол, на выход!
Это глаза не сохнут, а сердце сохнет.
Давно бы пора ей сдохнуть, а всё не дохнет.
Любовь переходит границы, меняет лица,
И больно болит, и все не желает сбыться.
Печатает шаг по проспектам новейший вермахт,
Шумит в поверженных стягах, как ветер в вербах.
Они вознесутся вновь, и вновь их низвергнут,
Растопчут, смешают с говном и всячески кинут,
А я? что я? Уж мне ли топки в новинку?
Some fag beat a bottle in the porch,
They threaten to kill at both every congress and song.
And I am a Jew, I love dogs and Russians.
And it just so happened that I will perish at their hands.
Why didn’t you come to die on Vasilyevsky Island?
And we were waiting for you, and the knives were sharp.
For five hundred years, pan-disappeared, everyone was somehow used to it,
What if the eyes are not bulging, then it means stuck out!
These eyes do not dry, but the heart dries.
It would be high time for her to die, but everything would not die.
Love crosses borders, changes faces
And it hurts, and everything does not want to come true.
The latest Wehrmacht prints a step along the avenues,
Noisy in the defeated banners, like the wind in the willows.
They will ascend again, and overthrow them again,
They trample, mix with shit and throw in every way,
And I? what am I? Are I new to the firebox?
