Текст песни Brian Molko - in vermis veritas

"It's nothing to do with mortality but it's to do with the great beauty of the color of meat." So said Francis Bacon, an artist of the twentieth century, explaining why he painted scenes of gore and squalor. While admiring his sentiment, I would also postulate that Bacon's appreciation for the color of meat made him a connoisseur of the very mortality he pretended to eschew.
I consider myself a connoisseur of mortality. While my millions of brethren and sistren chew, chew, chew their way through whatever offal comes along, inexorable but mindless, I preserve my energies for the sweetest meat: the carcass tainted by fear. The carcass that suffered the protracted death, the agonizing death. Meat crisped alive by fire, meat sliced open by steel, meat with a bullet in its gut.
Here in the slaughterhouse, I dine well.
It is everything to do with mortality. It is the great beauty of the color of meat, of its many colors: the spongy purple of drowned flesh, the translucent rose of fresh viscera, the seething indigo of rot. Bacon must have painted in the slaughterhouse. It is the great beauty of the flavor of meat, of its many flavors.
When we reduce a carcass to bone, we not only reveal its structure; we become composed of its elements. For most of the others, this is a matter of breakingdown proteins and replenishing simple larval tissues. For me it is a kind of catharsis. I take on the qualities of the deceased, I am nourished by his perceptions, and perhaps somehow I aid in releasing his soul.
Consequently, I have lived thousands of lives. I have memorized countless tomes, and written more than a few. I have constructed dynasties, then torn them down or watched them fall. I have been a foetus in a womb and a guru in a cave. I have digested the concepts of "freedom" and "love" and "eternity," and excreted them, over and over again.
Men kill other men, sometimes for sport, sometimes for love, sometimes just sending them to the slaughterhouse to feed still more men -- or, if left too long, to feed me and my kin. Each one thinks he has lived in the worst of times, but nothing has ever been different.
I curl in the slightly damaged brain of a young man who died for no particular reason, after a protracted and honorable hunt. The glistening whorls are dissolving, coming unglued, breaking down into their chemical components. I gorge myself on the primordial soup of his mind. The terrible realization that dawned upon him at the moment of death sharpens the taste.
I become drunk on his flood of experiences and emotions. I synthesize his knowledge. I live his entire life in the time it takes me to eat a path through his liquefying brain. I wallow in his world. I die his weary death.
As always, it makes me glad to be a maggot in the slaughterhouse and not a man.

& Quot; Это не имеет ничего общего со смертностью, но это связано с большой красотой цвета мяса & Quot. Так сказал Фрэнсис Бэкон, художник двадцатого века, объясняя, почему он рисовал сцены из запекшейся крови и грязи. Восхищаясь его чувства, я бы также предположить, что оценка Бэкона за цвет мяса сделало его знатоком самой смерти он делал вид, что сторонятся.
Я считаю себя знатоком смертности. В то время как мои миллионы братьев и sistren жевать, жевать, жевать свой путь через все, что субпродуктов приходит, неумолимо, но бессмысленные, я сохраняю свою энергию наисладчайшего мясо: туша испорченные страхом. Каркас, который страдал затянувшегося смерть, мучительная смерть. Мясо хрустящей живым огнем, мясо разрезана сталью, мясо с пулей в его кишечнике.
Вот в бойне, я обедаю хорошо.
Это все, что связано со смертностью. Это великая красота цвета мяса, его много цветов: губчатый фиолетовый утонувшего плоти, полупрозрачная розы свежей внутренностей, кипящего индиго гнили. Бекон должен быть окрашен в бойне. Это великая красота аромата мяса, из его многочисленных вкусов.
Когда мы уменьшаем тушу к кости, мы не только выявить его структуру; мы становимся, состоящими из ее элементов. Для большинства других, это вопрос breakingdown белков и пополнению простые личиночные ткани. Для меня это своего рода катарсис. Я беру на качествах покойного, я питалась его восприятия, и, возможно, как-то я помочь в освобождении его душу.
Следовательно, я прожила тысячи жизней. Я запомнил бесчисленные фолианты, и написано больше, чем несколько. Я построил династий, а затем разорван их вниз или смотрел, как они падают. Я был плод в утробе матери и гуру в пещере. Я переваривается понятия & Quot; свобода & Quot; и & Quot; любовь & Quot; и & Quot; вечность, & Quot; и выводится из организма их, снова и снова.
Мужчины убивают других людей, иногда для занятий спортом, иногда любовь, иногда просто отправляя их на бойню, чтобы накормить еще больше людей, - или, если не слишком долго, чтобы меня и мою родню кормить. Каждый из них думает, что он живет в худшие времена, но ничего никогда не было по-другому.
Я свернуться в слегка поврежденный мозг молодого человека, который умер без особой причины, после продолжительной и почетной охоты. Сверкающим витки растворяются, приходя слабины, разрушение в их химических компонентов. Я жрать себя на первобытном бульоне своего ума. Страшное осознание того, что осенило в момент смерти обостряет вкус.
Я становлюсь пьяным на его потоком переживаний и эмоций. Я синтезировать свои знания. Я живу всю свою жизнь в то время он принимает меня есть путь через его сжижению мозга. Я барахтаться в своем мире. Я умру его усталое смерть.
Как всегда, это заставляет меня рад быть личинку в бойне, а не человек.